— Бегите наверх, в квартиры беженцев, распахивайте окна и валите оттуда все, что попадется под руку. Лучше, если что-нибудь поувесистее.
— А дверь?
— Некоторое время я еще подежурю здесь, но многое будет зависеть от ваших действий.
Они с готовностью кивнули. Так кивают на передовой, выслушав приказ начальника.
В этот момент сверху донеслись выстрелы. Это был наверняка Виктор. Ему ответили автоматным огнем, и мне тотчас захотелось полюбоваться на свои окна. Продырявленные рамы, крошево битого стекла — по всей видимости зрелище должно было впечатлять… Отмахнувшись от видения, я обратил внимание на то, что в Митькиной квартире наступило затишье. Я действовал по наитию, даже не пытаясь объяснить внезапного своего порыва. Разогнавшись, как заправский рэгбист, я ударил плечом в дверь, и она подалась, с треском распахнувшись вовнутрь. У человека, возникшего передо мной, на лице отразилась довольно-таки сложная чувственная гамма. И все же я понял, что в общем и целом он расстроился. Перезарядка оружия не такое уж стремительное дело, и я застал его врасплох. Будь он попроворнее, ему удалось бы, пожалуй, приколоть меня штык-ножом, но к подобным неприятностям я был готов и мой «Глок» с быстротой молнии очутился возле его переносицы.
— Замри, герой!
Надо отдать ему должное, верзила сумел догадаться, что «герой», по всей видимости, не кто иной, как он сам, и потому он подчинился без звука. Чего проще было прихлопнуть его на месте, но я не сделал этого. Не скажу, что убить человека такая уж сложная задача. Но и простой ее не назовешь. Никогда прежде подобными вещами мне заниматься не доводилось, однако душой я, надо полагать, давно созрел для этого паскудства. Покажи хищнику дорогу, и он понесется по ней разъяренным носорогом. Все мы так или иначе стоим у запретных шлагбаумов, и кажущаяся простота операции одновременно привлекает и ужасает. Приведись мне встретиться с самым гнилым человеком на планете, я и тогда бы засомневался — а стоит ли идти до конца? Черт его знает, в чем тут дело. Во всяком случае не в страхе и не в высоких материях. По моему глубокому убеждению, иные люди живут на Земле по ошибке. Они плодят только слезы и горе. Таких мне не жаль. Право этих мерзавцев на жизнь тождественно несчастью окружающих. Мне хочется сравнить его с аналогичным правом коровы, ведомой на убой, с правом петухов и кроликов, предназначенных для рагу. Увы, я нахожу, что последние порой заслуживают жизни в большей степени, чем упомянутые мной субъекты. В данном случае наличие разума не оправдание, а отягчающее обстоятельство. Тем не менее, возможно, из чистого эгоизма я не хотел бы убивать себе подобных. Просто чтобы не вспоминать и не мучиться, гадая, была ли у покойника любящая веснушчатая сестра, пыхтел ли он за партой, пытаясь списать у соседа задачку по арифметике, играл ли в песочнице, плакал ли после отцовской трепки. Какой-то частью своего сознания я верю, что все дети ангелы. Мне решительно непонятно, каким чудовищным образом из них получаются взрослые. Видя перед собой возмужавшую, способную рожать особь, я жалею в ней прежде всего то, чему не суждено было состояться, что безвозвратно исчезло в его малорослом, голубом прошлом…
