— Гложет, Петрович, червь-то, окаянный…
Несмотря на разницу в возрасте, он уважительно называет меня по отчеству, хотя и годится мне в отцы. Михеич почему-то питает ко мне непонятную слабость. Я бы даже сказал, его почтение относится не столько к моей персоне лично, сколько к закону, служителем которого являюсь я. Здесь он, конечно, искренне заблуждается, как не догадывается и о причине моего недуга.
— Не принимайте все так близко к сердцу… Плюньте на них… Ум-то сейчас выказывать не модно, гораздо легче прожить дурачком… С придурков-то и спроса меньше… А супротив червя у меня есть лекарство… В два счета его уничтожим, как классового врага…
Я лишь поблагодарил Михеича за совет, зная наперед, что он вряд ли мне пригодится. У старика ото всех бед одна панацея — водка. Моего же червя не только не зальешь этим зельем, а и не всякой кислотой вытравишь. Он гложет и гложет меня, разъедая душу изнутри, как ржа. А вот к замечанию Михеича присмотреться получше, что творится в «Спичке», я прислушался. И присмотрелся! Уж лучше бы мои глаза ничего Этого не видели. Склока в «Спичке» идет превеликая, страсти бушуют чуть ли не шекспировские, а я-то наивно полагал, что это — тихая заводь, где все идет по раз и навсегда заведенному порядку. Ан нет, жизнь, оказывается, и здесь бьет ключом, и все по одному и тому же месту, по голове. А я, словно меня мало учили, подставляю свою дурную башку куда ни лень. Михеич втравил меня в авантюру, и я потихонечку, сопротивляясь больше по инерции, ввязался в драчку. Старик, конечно, прав, упрекая меня в бездеятельности, но согласиться с ним на все сто процентов я не могу.
— Не так себя поставили, Петрович… Из-за какой-то несчастной загогулины выговаривают вам… Да вы, по сути дела, после директора второй человек в организации… А если разобраться, то и ему не подчиняетесь, а только закону… Я бы на вашем месте такой им ералаш устроил…
Насчет подчинения Михеич, как всегда, загнул. Юрист такой же служащий, и на него полностью распространяются правила внутреннего распорядка, но льстивыми словами старик разбередил мне душу. Плохо ли мне, дурню, жилось? Ходил целый год на службу, плевался, можно сказать, в потолок и получал свои сто рэ. Появлялся в «Спичке» на часок-другой два раза в неделю, быстренько обегал свое нехитрое хозяйство: бухгалтерию, плановый отдел, экспедицию, перекидывался несколькими словечками с секретаршей директора, милой девчушкой, не забыв предупредить ее, что в случае надобности, если меня будет спрашивать кто-нибудь из руководства, меня следует искать либо в арбитраже, либо в райсобесе, где я оформляю пенсию какому-нибудь несуществующему пенсионеру. А в каком райсобесе, в каком арбитраже я, конечно, никогда не указывал. И выходит, никому неизвестно, где я нахожусь во время работы, ибо в Москве десятки, райсобесов и столько же ведомственных арбитражей. Но домой я обычно не шел, а бесцельно бродил по улицам. За год я исходил столько километров, сколько не прошел за все предшествующие тридцать лет. И вполне понятно, при таком отношении к службе я не очень-то вникал в суть происходящих событий.
