Отдохнув, они пошли дальше – нужно было забираться еще выше, к самым облакам. Подъем был тяжелым. Тропа порой маячила перед самым носом, солнце пекло немилосердно, пить хотелось до зубовного скрежета. Но отец все шел и шел вперед, заставляя Матвея идти следом, не сдаваться. И Матвей тоже шел, сцепив зубы. Отец не сдается, а он чем хуже?
Так и дошли. На чистом гоноре, как сказал потом отец, хлопнув его по плечу. Упали под кедром, на самом краю обрыва, и смотрели вдаль, на горы.
У ног их расстилалось всхолмленное поле, переходящее в пологие горы, скрывающиеся в дождевой пелене. Быть непогоде, прав был батя. Вот же чутье у него на погоду! Хотя чему тут удивляться. Если ты живешь всю свою жизнь в тайге, охотишься на зверя, ты и сам становишься частью этой тайги, перенимаешь звериные повадки. Вот и отец стал тайгой. Ходит бесшумно и быстро, спит чутко. Ему под любым кустом в тайге и стол, и кров. И от этого он бережет тайгу как свой дом, не берет лишнего и его тому учит.
– Бать, а сколько ты обычно зверя берешь за зиму?
Отец усмехнулся и ответил:
– Да сколь тайга даст, сын. Мы ведь с тобой здесь хозяева, понимаешь? Но не такие хозяева, как ты у ружья хозяин. У ружья ведь как? Оно твое и все. А с тайгой все наоборот. Тут ты ей принадлежишь и поэтому хозяин. И должен беречь ее как свой дом бережешь. Не чинить разору самому и другим не давать. Каждая былинка здесь как волосок на голове твоей. И если зазря ты ее рвешь, тайге плохо. Помни об этом, сын. Всегда помни.
Матвей сидел, потрясенно слушая отца. То, что он сказал сейчас, так перекликалось с его собственными ощущениями. Он думал, что его отношение к тайге как к живому существу – странность. А оказывается, отец так же к ней относится. И это полнило его тихим счастьем и делало отца еще роднее.
Посмотрев еще раз на небо, отец сказал:
– Пойдем, сын. Нам до грозы уже никак не успеть. Так хоть не на открытом месте пережидать. Тайга от дождя укроет и в обиду не даст.
Отец достал из мешка флягу, куда утром перелил остатки иван-чая, и протянул Матвею.
Сделав пару добрых глотков, Матвей вернул флягу отцу и поднялся.
И они пошли, ускоряясь, хотя Матвей был уверен, что сил уже не осталось. Но удивительное дело – иван-чай разошелся по жилам и усталость ушла. Как будто и не было тяжкого подъема.
А гроза за спиной набирала обороты. В спину тянуло влажным ветром, напитанным запахом грозы и трав, гулко громыхал гром, отражаясь многократно в горах. Но все это было там, за спиной. А здесь все та же удушливая жара и пот, ручьями бегущий по лицу и разъедающий глаза. Отец на ходу достал из мешка две тесемки и протянул одну Матвею:
