Основное содержание поэмы состоит в трагическом конфликте между стремлением человека к Богу и сознанием собственной греховности, под тяжестью которой искажается образ Божий в человеке:
«Ты упование и свет,
а я — глупость и тьма,
Ты по сути Своей восхваляемое добро,
а я всецело — немощное зло,
Ты — Владыка всего, что внизу, и небес,
я же не властвую над дыханием и душой своей...»
(83,2) (Здесь и далее перевод М. Дарбинян-Меликяна
и Л. Хандаряна).
Эта внутренняя драма (не будем забывать, что название поэмы может быть переведено и как «трагедия»), отражающая глубокое противоречие между стремлением человека к чистоте и инстинктивным влечением к мутной бездне зла, разрешается только в молитве, в той молитве, которая возносится к Богу как «скорбное песнопение» поэта.
Произведение Нарекаци — словно исповедь человека, который обладает необычайно острым чувством греха, но в то же время уверен в безграничной милости Божией.
«Славя и исповедуя Бога, животворящего всех,
и призывая голосом смиренным
грозное имя милостивого благодетеля,
я — мертвый — тотчас буду возвращен к жизни...
Я, обремененный вышеописанными прегрешениями,
надеюсь без страха и уповаю без сомнений,
что, вверив себя длани Всесильного,
достигну не только искупления грехов,
но смогу узреть Его самого
в его милосердии, благости и небесном наследии,
хотя достоин я отлучения».
(12,1)
Однако эта исповедь, которая, казалось бы, обязательно должна быть интимной, не замыкается на личности поэта, но выходит за ее пределы.
Острейшее чувство собственного ничтожества, кажется, даже исключает поэта из человеческого сообщества:
«Никто не виновен так, как я,
никто так не грешен,
никто не распутен,
никто не безрассуден,
никто не злодей,
не совращен никто,
не буен никто,
никто не обольщен,
никто не замаран,
не осужден никто,
никто не пристыжен,
только я один, я — и больше никто!
Все это я, все грехи — мои!»
(72,2)
И все же, именно потому, что совесть говорит ему, что он худший из людей, который несет в себе грехи всех («грехи всех во мне»), он имеет право быть рядом с каждым человеком, чтобы молиться вместе с ним.
«Причислив себя к заслуживающим наказания,
со всеми вместе молю о милосердии:
вместе с униженными — и с несмелыми,
вместе с немощными — и с малыми,
вместе с падшими — и с презренными,
вместе с изгнанными — и с возвратившимися к Тебе,
вместе с сомневающимися — и с уверенными,
вместе с повергнутыми — и с воскресшими».
(32,1)
Более того, именно в силу того, что он самый недостойный из людей, поэт вправе не только молиться со всеми, но и некоторым образом быть представителем всего человечества, а его поэзия становится голосом скорби каждого человека:
