— Давай, ты сегодня за руль?
— Во дела! — удивляюсь я, — Ты чего это вдруг?
— Да мне что-то не хочется сегодня.
— Я же сто лет за рулём не сидел. Уже, небось, и разучился.
— Ну, значит, самое время научиться опять.
Впихиваюсь за руль, долго регулирую сиденья-зеркала.
— Ну, смертнички, поехали! — вдруг вырвалось.
Тут же осекаюсь, быстро взглядываю на маму. Нет, ничего. Не заметила, или делает вид. Коротко ругаю себя идиотом и включаю передачу.
На пляже сегодня людно: воскресенье. Но не слишком: не сезон. Оставляем машину на полупустой парковке, скидываем все ненужные футболки-тапки. Я в тысячный раз объясняю Фариду, что под ногами у нас — мягкий ковёр из казуариновых листьев.
— Они хоть и похожи на иголки, но очень мягкие. Ходить по ним босиком — одно удовольствие. Другое дело — шишки. Видишь, маленькие такие, коричневые? Твёрдые, как камень, и острые. На них не наступай, больно будет.
Фарид понимающе кивает головой, делает шаг и тут же наступает на шишку. Коротко взвизгивает и лезет ко мне «на ручки». Несу его сотню метров, на песке спускаю с рук.
— Догонялки, догонялки! — тут же начинает вопить Фарид, прыгая вокруг меня, как козлёнок.
— Фарид, папа устал, он же рано проснулся сегодня, работал. Давай мы с тобой опять побегаем. А папа пусть поспит.
Я благодарно киваю маме, они убегают. Когда они вернутся — я не знаю. Если повезёт, то завтра. А может, через месяц. Раскладываю коврик в пяти метрах от воды, ложусь на спину (на живот давно не могу), закрываю глаза, вслушиваюсь в море и начинаю говорить с ним вполголоса.
— Ну что ты, сука непотребная? Б-дь фригидная, немощная. Так и будешь шелестеть? Двенадцать лет шелестишь, как ни в чём не бывало. Чем хочешь прикинуться, паскуда? Кого хочешь обмануть? Меня? Не выйдет. Лучше покажи ещё разок, чего умеешь, тварь!
Я подбираю всё более яркие и злые эпитеты. Но ругань всё равно выходит тусклой. Это потому, что злости не чувствую, конечно. Давно уже не чувствую никакой злости. Не чувствую боли, сытости, голода, жары, холода. Двенадцать лет ничего не чувствую. Только усталость. А море не устаёт притворяться ласковым зверем, мурлычет приторно под боком.
Вспоминаю ошеломлённое лицо сегодняшнего европейца, в ресторане. Жаль, что он никогда Фарида не видел. Он бы понял тогда.
Проваливаясь в сон, слышу голос Фарида:
— Папа, папа, вставай! Смотри: море обиделось и ушло!
— Как же, обиделось оно… Его обидишь… Оно само кого хочешь…
Я знаю, что это неправильно, что нужно встать и что-то делать. Быстро делать, а то будет поздно. Если уже не поздно, конечно. Но сил нет, совсем нет сил. Поздно. Я опять опоздал.
