Штольцен перешёл в кабинет и стал осматривать книжный шкаф. Здесь была информация для размышления. Книги по самым разным областям человеческого знания. Собрания сочинений Вольтера, Дидро, Платона, Софокла, Овидия — это философия. По юриспруденции было несколько томов Диггестов Юстиниана. Работы по химии, написанные господином Менделеевым. Из физики представлены труды Майкла Фарадея и Генриха Герца, а также учебник по физике Московского Университета. И, наконец, Пушкин, Лермонтов и Герцен.
Что может быть общего между Герцем и Герценом кроме рифмы, думал пристав. Что здесь первично, а что вторично. Безусловно, Герцен отнесён цензурой к запрещённым писателям, но это может быть просто дань моде. Сейчас многие говорят о новых временах, о свободолюбии, а зачастую сами не могут толком объяснить, что это такое. Остальные книги не вызывают подозрений, а физика в последние годы — наука номер один. Все чудеса техники, которые сыплются, как из рога изобилия, основаны на её законах.
Так кто же здесь лишний — Герцен или Герц? А может быть оба? Вдруг главное здесь — это Диггесты Юстиниана, а Чуприльцев является адвокатом и светилом юридической науки. Может быть, чьи-то интересы вошли в противоречие с интересами его клиентов, и Иван Александрович стал кому-то мешать? Часто в судебных процессах на кону стоят большие деньги. Очень большие.
Вопросов было много, но никакой ниточки, ведущей к ответам, пока не предвиделось. Явно было недостаточно информации. Необходимо проверить данные Чуприльцева по архивам Департамента полиции, и, конечно, дождаться Рябичкина — он человек молодой энергичный, со светлой головой и современным взглядом на мир.
Иван Августович Штольцен вздохнул и вышел на крыльцо. Посмотрев зачем-то на небо, достал из кармана папиросы и, закурив, стал ожидать недостающих членов их детективного трио.
Неизвестно отчего вспомнился вдруг отец, его уставшее, но улыбающееся лицо. Никаких признаков недуга. А между тем родителей Иван Августович потерял рано: сперва умер отец, а через год и мать. Братьев и сестёр не было, но оставшийся один двенадцатилетний паренёк не был брошен на произвол судьбы, дальние родственники отдали отрока в кадетский корпус, что во многом и определило его дальнейшую судьбу.
Штольцен снова долгим взглядом обозрел небо, шевеля беззвучно губами. Он разговаривал с ними, жаловался на трудности, просил совета. Только с родителями пристав позволял себе слабости. И лишь очень редко.
