Авельянеда бил без промаха: многих его поведение действительно возмущало. Диктатору полагалось страдать. Ему вменялось в обязанность покорно нести свою участь, с повинной головой являясь на улицы испанских городов, безропотно принимая все унижения и издевки – ибо так, только так могла быть восстановлена вселенская справедливость, попранная годами его кровавой власти. Своим поведением он нарушал негласный договор, в соответствии с которым народ, в обмен на покорность, согласился оставить его в живых. Превращение узника в циркача – акт в высшей степени омерзительный – переполнило чашу терпения ханжей.
На площадях появились протестующие с плакатами “Нет бесчинству диктатора!”, “Долой шута!” и даже “Авельянеда, вспомни, кто ты!”. Это были в основном старые республиканцы с орденами времен Хименеса на груди, почтенные дамы из тех аристократических семейств, чьи финансовые интересы особенно пострадали в годы Империи, активистки различных общественных комитетов, жаждущие оградить испанских детей от безнравственной эскапады. В канцелярию Министерства внутренних дел ежедневно приходили мешки писем с требованием оказать воздействие на маньяка. Авельянеду предлагали заковать в кандалы, отправить в бывшие Красные Каменоломни (“дабы там, с кайлом в руках, он понял, почем фунт лиха, сеньоры”), предать голодной смерти и даже сослать в Сибирь, о чем автор письма просил незамедлительно ходатайствовать перед советской стороной. Но Министерство хранило молчание, и вовсе не потому, что не находило подобное поведение аморальным. Оно просто не могло ему запретить, ибо ни карцер, ни иные меры наказания для диктатора не были предусмотрены законом. Это бездействие властей способствовало рождению легенды, которая годы спустя окутала личность Авельянеды – окутала так плотно, что даже позднейшие события не смогли вполне искоренить ее в сознании испанцев.
Будь негодование всеобщим, власти, может быть, и задумались бы о том, чтобы прервать диктаторские “гастроли” и отправить узника на покой, скажем, в отдаленную островную тюрьму. Интересы народа учитывались не всегда, но его капризы исполнялись неукоснительно. Прискучившая игрушка была бы тут же заменена другой, лишь бы народ исправно бросал бюллетени в урны и ходил на работу, покупал те милые безделушки, что поставляли на рынок близкие к правительству фабриканты, а главное – с нами крестная сила! – не давал искусителям из Красной Фаланги втягивать себя в революционную возню. Собственно, для умиротворения масс и была задумана эта клетка, этот кочующий по стране фургон – “самое грандиозное шапито в истории”, как называл его большой любитель bon mots французский президент Дезанкур.
