– Вы много сделали зла нашей стране, сеньор. Но негоже вам так страдать. Подло всё это.
Поминутно оглядываясь на товарищей, рвущих тишину площади азартными криками, Пако сказал, что мог бы попытаться раздобыть яду. Его мать работает в аптеке в Хаэне – оттуда он родом – и сумеет достать.
– Только если вы вправду хотите умереть, – сказал он вдруг, глядя Авельянеде прямо в глаза. – Только если вправду.
– Бито! – возопил Хоакин и накрыл проворной фуражкой мерцающий столбик монет. Хесус, захныкав, смешал карты.
В Хаэне им предстояло быть через четыре дня, и как раз тогда же выпадала его, Пако, ночная смена. Мысль об этом пронзила, ожгла, застучала в висках бешеным молоточком. Затрепетав, как голубка, Авельянеда весь вжался в прохладный металл.
– Да, да, – быстро зашептал он, косясь на троицу игроков и обдавая паренька жарким дыханием. – Сделай это для меня, сынок. Твой отец был храбрым солдатом.
Последнее было явно излишним – Пако неприязненно поджал губы и снова отвел глаза. Но обещал постараться, если мать успеет достать.
– Она ненавидит вас, сеньор, – сказал он, отходя. – Так что уж наверно достанет.
Четыре дня будто озарились светом – ярким, горячечным светом надежды, искупающей месяцы зловонного мрака. Тиски позора ослабли. Авельянеда спокойно и даже царственно восседал на своем табурете, не замечая визга и блеянья горожан, как пассажир корабля, навек отбывающий за океан, не замечает ужимок портовой челяди. Впрочем, внутри у него всё сводило от качки. Четыре дня Авельянеда горячо молился за Пако и его мать, чтобы никакая случайность – болезнь, увечье или смерть – не приведи Бог, не помешала драгоценной порции ненависти достичь законного адресата. Стоило только одному из звеньев цепи оборваться – скажем, неловкой провизорше напортачить с заказом и получить расчет, или доброму пареньку пасть от мстительного ножа в уличной драке, – и он, его рвущееся наружу отчаяние еще на годы застрянет в клетке, в тугом смрадном мешке из мяса и костей, отданном на съедение хищной толпе. Страх упустить свой шанс по вине заурядной простуды или слишком прыткого автомобилиста завладел им настолько, что места другому страху – страху смерти – уже не оставалось в его душе.
Это томление достигло предела к исходу четвертого дня, когда бег часов и минут стал подобен движению слизня, который всё ползет и ползет к садовой клубнике, покорно свесившей ему навстречу свою тугую красную голову, и никак не может доползти. Уже вечерело, когда Авельянеда вдруг ощутил странную тяжесть в животе и лишь с запозданием понял, что машинально съел тарелку баланды, только что принесенную ему Хоакином. Это была их – и его – високосная смена. Заступивший на службу Пако подмигнул ему из темноты.
