Он очнулся только после этого поражения, когда остатки его разбитой армии вышли к предгорьям Сьерра-Невады. Было раннее погожее утро. Впереди, за темной массой хребта занимался рассвет, вползавший в долину исподволь, воровато, с контрабандой облака на плече, влекущего за собой на невидимой перевязи второе, поменьше. В небе с ржавыми криками носились ласточки, падали вниз, как подстреленные, и снова взмывали в воздух. Чуть севернее карабкалось по отрогу стадо рыжеватых диких коз с круторогим вожаком во главе, позади, едва поспевая, плелся крохотный молодняк.
Дождь кончился еще ночью, дующий с моря теплый юго-восточный ветер подсушил одежду, и теперь солдат покрывала сухая запекшаяся грязь – ни дать ни взять армия батраков, бредущих с поля домой, только вместо заступов и мотыг – винтовки и автоматы, на стволах которых еще поблескивали крупные свинцовые капли. Было всё же довольно зябко, холод спускался с гор, шел от остывшей за ночь каменистой земли. На вершине Муласена уже виднелся первый снег, белая кособокая шапка, вроде тех, что носят в Каталонии.
Одолев невысокий подъем, остановились у группы валунов, отделяющих дорожную насыпь от крутого травянистого склона. Дальше дорога раздваивалась: одна, разбитая, ухабистая, поворачивала на юг, к морю, другая, хорошо асфальтированная, поднималась в горы, петляя, уползала в створ неширокого, густо поросшего лесом ущелья. Авельянеда знал этот серпантин: он вел прямиком к обсерватории, где, должно быть, еще цел оставался подъемник, и мраморная терраса, и большая круглая зала с неподвижным “Цейсом”, уставившим в небо свой холодный выпуклый глаз.
Здесь, у развилки, офицеры по приказу Рохи пересчитали солдат. Из-под Гранады вышло всего полторы тысячи: четыре с небольшим сотни черногвардейцев и около тысячи бойцов регулярной армии. Это было всё, что уцелело от его войска, год назад отправленного на завоевание мира. Тяжелораненых оставили еще дорогой, в поле, в надежде на милость победителей. Впрочем, так поступили только с регулярными. Черногвардейцы добивали своих там же, штыками – пощады от Республики им всё равно быть не могло.
Авельянеда оглядел запыленных, измученных голодранцев, в которых почти ничего не осталось от солдат, и именно в эту минуту в голове у него прояснилось. Роха привстал, чтобы двинуть колонну дальше – по пятам следовали республиканцы, но Авельянеда остановил его движением руки. Он поднялся на камень, снова оглядел солдат и призвал идти за ним только тех, кто был готов сражаться до конца, который – он дал понять это голосом, не словом – уже близок. Раненым, ослабевшим, колеблющимся он велел сдать оружие, спороть нашивки и возвращаться домой, лучше – кружным путем, избегая патрулей республиканцев. Авельянеде было известно, что его венские компаньоны, разгромленные на всех фронтах, уже окончили свой земной путь. Шансов не было никаких, и он не хотел обнадеживать эту армию голодранцев, как не хотел и тащить за собой тех, кто пошел бы за ним только под страхом пули. Голос его окреп, и солдаты снова видели перед собой своего каудильо, властного, уверенного в себе, хотя и несколько растерявшего свой прежний мадридский блеск.
