До последнего времени еду и питье диктатору доставляли из ближайшей тюрьмы, к которой его приписали сразу по прибытии в Мадрид. Занимался доставкой расконвоированный заключенный Фернандо, аккуратный сморщенный старичок, отсидевший двадцать лет за убийство троих собутыльников, позволивших себе усомниться в верности его супруги. Фернандо приезжал на пыльном скрипучем велосипеде, к задку которого были приторочены два небольших алюминиевых бидона, выносил парашу, тщательно протирал руки смоченным в уксусе платком и осторожно, будто драгоценность, наливал диктатору полкувшина мутноватой водицы и тарелку пресной баланды, к каковой прилагался кусок твердого, как мыло, отрубного хлеба. Каждый раз порция воды становилась всё меньше, а баланда всё водянистее, но Авельянеду это нисколько не беспокоило. С тех самых пор, как до него донеслись первые отзвуки канонады – эхо боев к северу от Мадрида, – он уже не мог думать ни о чем другом, тем более таких мелочах, как сухость во рту или пустота в желудке. Он болел за красных, потому что знал: если они придут, то всё изменится, и гнусный кошмар, который довлел над ним столько лет, наконец-то будет рассеян. Бич божий свистал вдалеке – Авельянеда вслушивался в его удары, как иной вслушивается в поступь возлюбленной или громовой голос пастора, звучащий с церковной кафедры. Стоило канонаде утихнуть, как его охватывала тревога, боязнь того, что наступление захлебнулось, а красный змей укрощен и отброшен назад, в свое далекое астурийское логово.
– Цыц, шантрапа! – бывало, рявкал Авельянеда кому-нибудь из прохожих, чересчур шумно обсуждающих введение продуктовых карточек или отключение света по вечерам, и угрожающе выставлял вперед указательный палец, в то время как его барабанная перепонка буквально трещала от напряжения, пытаясь уловить малейшее колебание атмосферы.
– И не надоело им держать этого шута? – презрительно откликался кто-нибудь из говорунов, но голос все-таки понижал – такая властность в эту минуту исходила от арестанта.
Трепещущий, бездыханный, он замирал посреди клетки, нащупывая ухом потерянный звук, и только тогда обретал спокойствие, когда пушки на севере пробуждались.
Фернандо доставлял не только еду, но и последние новости с фронта. С его слов Авельянеда узнал, что генерал Эстрада, взяв Галапагар, стремительным броском охватил Мадрид с запада и вышел к Карабанчелю, куда с востока уже пробивался другой фалангистский генерал, Флавио Мондрагон. Карабанчель, таким образом, оставался последней ниточкой, связывающей столицу с “большой землей”, республиканской Ла-Манчей – с его захватом падение Мадрида было бы неизбежно. “Наши взяли Аранхуэс”, – однажды утром радостно сообщил Фернандо, привязывая бидон к багажнику длинной засаленной бечевой. Однако сомнение в глазах Авельянеды заставило его спохватиться. “То есть коммунисты. Коммунисты взяли Аранхуэс”, – прибавил он вдруг, помрачнев, вскочил в седло и живо заработал педалями, смешно задирая тощие старческие коленки.
