Не за горами день, когда мы узнаем, как жилось Найдёну на новом месте, скоро ли приноровился он к этого места обстоятельствам, тяжело ли далось привыкание к новой хозяйке, смогла ли она неусыпной заботой и безграничной лаской развеять печаль от того, что с ним поступили так несправедливо. Нам же сейчас надлежит двинуться путем Сиприано Алгора, да, всего лишь следовать за ним, сопровождать его шаткий лунатический шаг. Ну а попытки понять, как могут уживаться в душе одного человека столь противоположные чувства, в данном, рассматриваемом нами случае – глубочайшая радость и острейшая боль – понять, а потом отыскать или создать заново то единственное имя, которым можно будет обозначить совершенно особенное чувство, порожденное сшибкой двух других, многажды предпринимались в прошлом и всякий раз оканчивались ничем, не достигая цели, постоянно удалявшейся, подобно линии горизонта, и не добирались даже до порога двери невыразимостей, тщетно надеявшихся обрести выражение. Язык человеческий пока не умеет, а может быть, и никогда не научится познавать, признавать и передавать все то, что человеку дано постичь опытом и чувством. Кое-кто уверяет, что главная причина этой неимоверной трудности коренится в том обстоятельстве, что люди сотворены по большей части из глины, которая, как услужливо объясняет нам энциклопедия, есть мелкозернистая осадочная горная порода, пылевидная в сухом состоянии, пластичная при увлажнении и состоящая из фрагментов минералов размером одна двести пятьдесят шестая тысячная миллиметра. И по сию пору, сколько бы витков ни сделали языки, не отыскалось имя этому.
Сиприано Алгор меж тем прошел всю улицу, свернул на магистраль, делившую деревню надвое, и ни лётом, ни бегом, ни ползком, ни шатко, но, представьте, и ни валко, а так, словно мечтал высвободиться из своей телесной оболочки, но постоянно застревал в ней, поднялся по склону туда, где ждал его пикап с дочерью и зятем. А с неба, которое вроде бы еще недавно не сулило осадков, вдруг нерешительно и вяло пошел дождик из тех хоть и недолгих, но успевающих вселить печаль в людей, которые с проворотом колеса покинут милые сердцу места, и даже Марсал почувствовал, как засосало под ложечкой. Сиприано Алгор сел в машину на оставленное ему место впереди, рядом с водителем, и сказал: Ну, поехали. И следующее слово произнес, лишь когда подъехали к Центру, когда вошли в грузовой лифт, поднявший их со всем скарбом на тридцать четвертый этаж, когда открыли дверь в квартиру, когда Марсал воскликнул: Ну вот и добрались, лишь после всего этого открыл гончар рот, откуда донеслось несколько членораздельных звуков, да и те – не собственного производства, а лишь повторявших с небольшим дополнением слова зятя: Верно, вот и добрались. В свою очередь, Марта и Марсал тоже были не слишком словоохотливы в пути. Единственные слова, хоть отчасти заслуживающие упоминания в этой истории, причем исключительно с целью дать представление о людях, про которых только упоминалось здесь, прозвучали, когда пикап проезжал мимо дома родителей Марсала: Ты предупредил их, что уезжаем, спросила Марта. Да, позавчера еще, когда приехал из Центра, побыл у них недолго, такси ждало. Сейчас зайти не хочешь. Нет, надоело мне с ними спорить, вот уже где у меня эти споры. И все же. Ты вспомни, как они себя вели, когда мы с тобой у них были, неужто хочешь еще раз испытать такое. Но ведь это же как-никак твои родители. Вот именно. Что. Как-никак. Ну, так говорится. Да, есть слова, которые на первый взгляд кажутся всего лишь необязательным во всех смыслах украшением фразы, но если задуматься и понять, куда они могут привести, – пугают. Как-никак, сказала Марта, это просто способ сказать, что, мол, ничего не попишешь, так тому и быть, или замена неуместного здесь слова «смирение». Короче говоря, родителей не выбирают, сказал Марсал, какие есть, с теми и живи. Не забывая, что и мы когда-нибудь для кого-нибудь станем родителями, добавила Марта. В этот миг – не раньше и не позже – Марсал посмотрел направо и сказал с улыбкой: Само собой разумеется, разговор про распри отцов и детей к вам отношения не имеет, но Сиприано Алгор ничего в ответ не сказал, а только неопределенно повел головой. Марте, сидевшей за Марсалом, виден был профиль отца, повернутый к ней в три четверти. Что-то у него с Изаурой было, подумала она, наверняка он не просто так зашел, отдал собаку и вышел, слишком долго он там пробыл, не может быть, чтобы они ничего не сказали друг другу, не знаю, что бы отдала, лишь бы узнать, чем он так озабочен, лицо вроде бы спокойное, но такое лицо бывает у того, кто не вполне в себе, у того, кто избежал опасности и сам не верит, что остался жив. Она поняла бы много больше, если бы смогла прямо взглянуть отцу в лицо, анфас, иначе говоря, и сказала бы, наверно: Знаю эти непролившиеся слезы, которые наворачиваются на глаза и там же высыхают, знаю эту счастливую муку, нечто вроде мучительного счастья, это иметь – и не иметь, это быть – и не быть, это хотеть – и не мочь. Но еще не пришло Сиприано Алгору время ответить ей. Они уже выехали из деревни, оставив позади три разрушенных дома, и теперь движутся по мосту над темными и смрадными водами реки. Впереди, посреди поля, полускрытое зарослями куманики, стоит археологическое сокровище – гончарня Сиприано Алгора. Всякий скажет, что десять тысяч лет минуло с тех пор, как здесь были выгружены последние остатки некой древней цивилизации.
