Вот не вспомню, кто же первым придумал ездить с Лотерейным Билетом, я или все-таки Чукки? Или нет… Витал. Да, точно он. Идея проста, берешь кусочек бумаги, пишешь на нем счастливый номер, садишься в Дикий Троллейбус и едешь. Если проехал нормально, номерок действительно считается счастливым и бумажку можно есть. Если же нет, и ты попадешь на Контролеров, более того, если в перестрелке с Контролерами тебя не убивают, тогда эту бумажку жрет тот, кто все это придумал. Вспомнить бы еще того, кто придумал не на бумажках цифры рисовать, а носках…
Наверное, тоже Витал. Потому что точно помню, как он их жрал. И еще если б свои, а то он свои пожалел, а чьи-то дырявые по приколу около Ближней Остановки нашел, и потом давился ими в Комнате № 246.
Ну вот, довспоминался, а у меня и краска кончилась как раз. А хотел еще столько покрасить. Люблю это дело, под него и вспоминается хорошо, и…
Закряхтев, я поднялся на ноги, отошел на несколько шагов и полюбовался на свою работу. Забор получился, что надо. Желтенький, как настоящий японец. Теперь подожду, пока высохнет, и напишу черным: Stiffen Corpses — the best! Или Joseph Tween Lee — the best! Или и то и другое. Видно будет.
— Как тебе? — поинтересовался я у Прозорливого Иностранца, шелестящего газетой.
Он втянул воздух ноздрями, и сказав:
— Пахнет грозой! — растворился в этом же чистом деревенском воздухе вместе со своей трубкой, а также газетой и шезлонгом.
Прозорливый Иностранец немного ошибся, пахло не грозой, а грязным кимоно старика Мицусито — хозяина заборчика. Я быстро спрятал перепачканные краской руки в карманы и стал удивленно рассматривать свежее перекрашенный забор, типа «надо же, только вчера был беленький, а теперь как ты старик, стал желтеньким. Вот же подлецы! Что это за грязные намеки?»
— Что за грязные намеки? — взревел старый ниндзя и стал яростно биться головой о калитку.
«Началось», — подумал я и снова оказался прав, действительно началось. Сначала старик просто повалил забор на землю, а затем принялся втаптывать его в землю, изредка разбивая открытой ладонью подпрыгивающие доски. Ладони стали еще желтее, чем были, и старик Мицусито взъярился еще больше.
Через несколько томительных и наполненных смыслом минут от заборчика осталась только оцинкованная калитка. Мицусито мрачно взглянул сначала на меня, потом на свой курятник, все взвесил, и выбрал курятник. Скрывшись внутри, он явно принес в жертву пару-тройку кудахтающих особей, потом уже немного успокоенный вышел наружу, поджег свой Молитвенный Домик и с чувством выполненного долга закрылся в сортире с видом смертельно уставшего человека.