Он помог Юрке встать. Панюшин пьяно покачивался — Пашке пришлось придерживать его.
— А теперь слушай внимательно — Бугай оглянулся и приблизил свое лицо к Юркиному. — Слушай и запоминай…
* * *
— Блок первый…
Тишина, нарушаемая треском помех. Затем вой пилот-тона и заголовочный блок:
— Тиииииинь… трр…
Снова пилот-тон и блок данных:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Панюшин медленно открыл рот, но уже было поздно.
Старый, давно не используемый но, тем не менее, по-прежнему действенный способ передачи информации. Той самой, забыть о которой мечтало множество людей — самых разных, объединенных одной целью.
На цель Панюшину было плевать — он видел свет.
Не тусклый свет люминесцентных ламп на потолке, не дрожание резервных светильников технического этажа — настоящий, яркий, обжигающий. Свет растворял в себе остатки Юркиного разума, просвещал насквозь.
По мере того, как перематывалась пленка с одной бобины на другую, Панюшинский разум наполнялся новым смыслом. И свет становился все ярче, жестче. Он обжигал мысли, от него хотелось умереть. Собственно это и было маленькой смертью — сейчас Юрий не думал, не существовал. Свет подменил собой смысл существования.
Его было много, куда больше той тьмы, что раньше пугала, а теперь стала почти родной. В темноте можно было все, там он был всемогущ. Для света же, все его могущество оказалось не стоящим ничего.
Свет был жесток. Он пронзал Юркину сущность, подменял ее своей решимостью. Панюшин барахтался в нем, умирая и воскресая вновь.
— Блок второй…
Пронзительный вой пилот-тона — сигнала для синхронизации приема-передачи, потом заголовочный блок с информацией: что да зачем да для чего…
И:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Света все больше. Он причиняет страдания. Сжигает дотла, чтобы возродить вновь.
— Блок третий… четвертый… пятый…
Голоса…
Вначале еле слышные, они становятся громче. Говорят вразнобой — сразу и не разобрать.
Или нет — это свет пытается говорить с ним. Нужно только не сопротивляться и слушать. Слушать внимательно, не отвлекаясь на боль и прочие ничего не значащие мелочи. Голос поможет… он не может не помочь!
И огненная вспышка, от которой сгорают нервные окончания. И вообще все, что только может сгореть — все то немногое, что осталось от Панюшина.
Ох, Юрка — многие знания таят в себе печаль. Ты сам на себе проверял эту нехитрую мудрость, описанную в тысяче книг, повторенную в тысяче слов — так отчего же тоскливо сейчас, когда не осталось ничего?
— Тиииииинь… трр…, тиииииинь… тррррррррррр…
