Назад Панюшин возвращался уже понизу — тусклые светильники горели через один, но все равно теперь можно было не бояться ушибов. Юрий карабкался через ящики, ломая голову над их содержимым. По всей видимости, в них находилось подготовленное к эвакуации оборудование. Что же помешало завершить начатое?
Память молчала, впрочем, Юрий и не надеялся на чудо. Всему свое время — будет день, будет пища…
* * *
Мир не стоял на месте, более того несся вперед головокружительными скачками, оставляя позади разную требуху — неудачников вроде Панюшина. Поначалу он пытался не отставать, но силы торможения, заложенные предыдущей программой жизни, не давали ни малейшего шанса. Сама жизнь рушилась на глазах. Старуха ожесточилась, и даже разговаривать начала сквозь зубы. Юрий дивился таким изменениям, но сам не препятствовал — ворочался только на продавленном диване, ощущая острые края пружин. Все в доме пропахло сивушными маслами — иногда Юрий сам замечал во рту прогорклое послевкусие. Дела на работе шли неважно. В конце сентября пришлось остановить одну из печей — ту самую, которую обслуживал Панюшин.
Жизнь вносила коррективы — на глазах у изумленного Юрки, кирпичный туннель разбирали хваткие работяги в брезентовых перчатках. Острые ломы вбивались в щели между огнеупорными кирпичами, сильные руки выворачивали стены.
На все про все ушло не больше пары дней. Все это время Панюшин слонялся без дела по цеху, отмечая признаки упадка. Что-то грозное нависло над производством. Рабочие шептались о возможных сокращениях, все чаще и чаще на территорию завода приезжали дальномеры, с заляпанными грязью номерами. Вывозили продукцию — грузили даже некондиционный товар.
Вскоре Юрку вызвали в отдел кадров, где ушлая кадровичка выдала заполненную трудовую книжку — запись о пребывании Панюшина в стенах керамического комбината оказалась единственной. Выйдя за проходную, Юрий недоуменно оглянулся — даже та куцая, купированная жизнь, что была у него, давала трещину. Его не провожали — слишком уж ничтожным болтиком был Панюшин в огромной махине завода, только выезжающий за ворота дальномер напугал длинным гудком.
Дома ворчала старуха. Панюшин пытался помогать по хозяйству, но тут же признал свою никчемность. Сколько того дворика — поросшая виноградом беседка, да столик со скамейкой. При всем желании не разгуляться. Панюшин пробовал, было начать пить, но наткнулся на молчаливый протест хозяйки. Как оказалось мифическое родство никак не могло служить оправданием бесплатной выпивке.
