— Мань, ну что там, когда наш-то приедет?
Что-то сверкнуло в голове, и Юрок повалился на землю, обхватил голову руками, засучил ногами. Прохожие опасливо косились на нищего — мало ли чего ожидать от грязного немытого бомжа. То ли больной, то ли пьяный — лучше держаться от такого подальше.
Юрок истошно завыл, пытаясь выцарапать глаза. В них зажглись ослепительные солнца, и все стало пропитанным яркой, гулкой болью. Больно было смотреть, но, даже закрыв глаза, Юрок продолжал видеть все тот же свет.
Он катался по асфальту, пару раз больно ударился головой об чугунную урну. Свет никуда не делся, только с каждым мгновением становился все глубже и насыщенней. Одновременно, где-то в голове зазвучал тонкий противный голос. Он произносил слова, смысл которых не был понятен, они просачивались сквозь мысли, словно голос вещал на птичьем языке. И от этого становилось еще хуже.
Страдание было невыносимым, и Юрок оцепенел, пытаясь сосредоточиться. Если заставить себя не обращать внимания все пройдет. Так было раньше, там, в тумане.
И как только Юрок понял это, он дернулся в последний раз и затих. Память раскрыла самую омерзительную часть, ту самую, что была до сих пор скрыта от него, и Юрка-Юрок открыл глаза, пытаясь сообразить, что он делает здесь, на перроне.
Он дополз до скамейки, с трудом взгромоздился на промокшие после вчерашнего дождя доски. Баян остался лежать на перроне. Он стал прошлым, вместе с помятой банкой из-под кофе.
Юрий сидел на скамье, подвывая и покачиваясь в такт словам, что продолжал произносить проклятый голос. Некоторые из слов уже не казались совсем незнакомыми. Разум пытался выхватывать их них отдельные слоги, чтобы собрать свое подобие смысла. Пока получалось не очень, но кто знает, что будет потом, когда вернется самое главное — то, что хранилось в лысеющей голове Юрия.
И только когда затихли последние звуки, и солнце убралось, наконец, за горизонт, Юрий устало откинулся на скамейке. Он вспомнил не все — сотую часть того, что должен был помнить, но вспомненного оказалось достаточным для того, чтобы окинуть привокзальную площадь новым, чистым взглядом, в котором плескались ненависть и ярость.
Кто-то должен ответить за все. И так будет. Юрий сложил звуки в слова, и свет померк, превратившись в ровное свечение фонаря у входа в здание вокзала. Тело жаждало действия, а еще безумно хотелось газировки, той самой, из автомата.
Юрий позволил разуму свернуться в кокон, отделиться от тела, оставшись простым наблюдателем. Пятак лежал неподалеку, закатился стервец за урну. Юрий вернулся за ним, отметив новую, недоступную до сих пор плавность движений. Поднял монету, вновь и вновь разглядывая блестящий кружок.
