У нас с Ольгой разница в возрасте четыре года, мы могли бы стать подругами. Я же ее любила, и она со временем полюбила бы меня. Но мы не стали близкими, благодаря усилиям Екатерины Ивановны, построившей меду нами каменную стену, и обозначив нас как уродинку-обузу и любимую дочку. Бийск не так уж далеко от Новокузнецка, мы с Ольгой могли бы встречаться более душевно и переписываться. Особенно сейчас, когда есть электронная почта. Сестры ведь! Но не сложилось…
Через несколько лет после развода с отцом мать вышла замуж во второй раз. Новый муж признал Ольгу, а про меня мать даже не рассказала, будто меня и нет вовсе. Постыдилась признаться, что вдобавок к здоровой красивой дочери у нее имеется еще и дефектная-уродливая. Конечно, правда со временем всплыла наружу. К счастью, факт моего существования никак не отразился на материной семейной жизни, но то гнусное подлое сокрытие меня от мужа бередит мне душу и по сей день.
Страшный 1965 год… Первые полгода протекли нормально. Учебные занятия шли с начального повторения, то есть все пришлось повторять заново. Я же в первый год обучения немного путала мягкий знак с твердым, но во второй уже прочно запомнила, как пишется твердый, а как мягкий.
В мае занятия закончились, стало тепло. Воспитатели облегченно вздохнули – теперь все смогут бывать на свежим воздухе. Ходячие смогут гулять на речку Бачатку и купаться, а колясочников можно будет сажать либо под тополем, либо в прохладных сенях.
Середина лета была сухая, без дождей. С самого утра нас выносили на улицу, а в тот ничем не приметный день меня взяла с собой погулять одна девчонка, сейчас не припомню имени. Она, подхватив меня под руки, увела за корпус, где – была не вытоптанная трава, и можно было сидеть на завалинке. Сначала мы сидели вдвоем, она мне что-то говорила, а я, занятая своими невеселыми думами, слушала ее вполуха, поддакивая. Потом к нам присоединились пацаны и завели разговор. Я поначалу не вслушивалась и, только когда слово «пожар» влетело в мои уши, повернула к ним голову. У нас был безобидный парнишка Саня Смоличенко, он-то и говорил о каком-то пожаре.
– Санька, где пожар? – поинтересовалась я.
– Вот зддеееся будет гореть, – невнятно проговорил он, показывая на окно туалета.
– Ты что мелешь? – возмутилась я и уставилась на указываемое окно. – Как тут будет гореть? Тут же сразу увидят.
– А вот будет! – прогнусавил он и ушел.
Я ту же забыла про этот малоосмысленный разговор, а через день, где-то под вечер, когда мы сидели в сенцах, спасаясь от жары, я услышала суматоху, поднявшуюся в корпусе.
