– Ясное дело, Захарий, – хмуро отозвался брат Маврей.
– Слово! – закричал Степан и рывком поднялся на ноги. Мир помутнел, голову обдало звоном, и он ухватился за плечо жены, чтобы не упасть. – Слово прозвучало над вами, страждущие и болящие, грешные и покаявшиеся! Да только молитесь ли так же часто и с тем же жаром, как делали это раньше? Любите ли Бога, как прежде?
– Любим, батюшка! – плаксиво протянула Меланья и рухнула на колени. – И тебя любим! И Слово чтим!
– Не вижу, – процедил Степан и сомкнул веки. Его трясло, под кожей кололо, точно крохотные черти резвились, прокалывая мышцы раскаленными вилами. – О, горе, горе… Оставил мне Захарий паству непослушную, гордую, своенравную. А я, дурак, не соберу… Допустил, чтобы впали во грех… Преступили законы общины… отступили от веры… оставили силу молчаливой и безъязыкой… Вина на том моя, мне и отвечать!
Стянув через голову рубашку, Степан привычно скрутил пояс в жгут, завязал узлом. Руки дрожали, ветер выхолаживал спину, а изнутри черным валом вскипала злоба.
– Господь милостив, но строг, – срываясь, проговорил Степан. – Когда отступает народ, Он преследует его бичом, пока не вернет обратно к Себе.
Жгут взвился, узел полоснул по плечам.
– Если сыновья оставят закон Мой, – хрипел Черный Игумен, – и не будут ходить по заповедям Моим… – хлыст взвился снова, – если нарушат уставы Мои… повелений Моих не сохранят… – еще удар! – посещу жезлом беззаконие их, и ударами неправду их…
Кожа лопнула, и весь копившийся внутри огонь хлынул наружу. Кто-то вскрикнул рядом женским голосом, Степан не понял, кто. В голове гудел и гудел колокол, с прокушенного языка сочилась кровь, кровью налилось небо, и в качающемся мареве Степан увидел, как повалились на колени люди.
– Грешны, батюшка! – понеслись сбивчивые стоны. – Отступили… каемся!
Белыми крыльями взметнулись срываемые рубашки, алые пояса взвились, захлопали на ветру, наотмашь хлеща по обнаженным телам.
– Наказывает ли тебя Бог? – кричал Степан, запрокинув лицо в раздувшееся, все в рваных ранах небо. – Если так, покайся! Чтобы Ему не пришлось бить тебя более!
Над землей вздернулся и пополз надсадный вой. Чаще засвистели, вспарывая воздух, скрученные в жгуты пояса, в ноздри ударил смешанный запах крови и пота.
– О, возвратись! – хрипел Степан, обливаясь жаром. – Возвратись, отступник, к Слову! Отвратись от греха! Исцели непокорность!
Пошатываясь, точно пьяный, на дрожащих ногах подошел Степан к Зиновье. Та распласталась по земле, вздрагивая худым телом, из-под плотно прикрытых век катились слезы.
