— Бесплатно?
— Конечно, ты же ветеран! — бодро вру я.
— Тогда правильно, — соглашается он и мирно засыпает.
— Лариса Петровна, я вас очень жалею. Когда мой отец умирал, мне было так плохо, так плохо. И такой молодой умер!
— А что с ним случилось, Аня?
— Пил много. Печень разрушился. Он был фармацевт, аптекой заведовал. Уважаемый человек. У них там спирта было много. Мама так плакал, просил не пить — а он не мог.
Приходила терапевт из той самой поликлиники.
— Вы что, его не кормите? — спрашивает. — Почему такой худой?
Я обиделась.
— Понятно, — говорит. — Уже не усваивается.
Потом каких-то таблеток прописала, от давления. Возвращаюсь с работы — весь белый как мел. Аня несколько напряжена — три раза сознание терял, весь холодный стал. Даже испугалась, что умрет. Звонила мужу (сказала, он у нее врач), чем-то растирала, что-то давала нюхать. Ожил. Таблетки я выбросила.
Похоже, мне повезло.
Два дня в неделю — мои. Я на работе, и моя душа спокойна.
Алтынай — значит, . Она и вправду золотая. Не просто деньги зарабатывает — сочувствует.
— Ой, какой он у вас красивый!
А он и в самом деле красивый — седина над высоким лбом, правильные черты и кожа розовая, почти без морщин. Она легким движением, будто бы без усилий, поднимает его с кровати и сажает в кресло. Здесь ведь тоже своя технология. А я вот вчера его уронила. Сама грохнулась вместе с ним.
— Дедушка! — говорит она ласково и гладит его по голове. — Кушать будем?
— Будем! — соглашается он.
Открывает рот, как голодный птенец.
— Анечка, вам не тяжело за таким ухаживать?
— А я люблю . Они как дети. Я бы если мог, устроил бы такой приют, где бы им было хорошо. Но у нас в Киргизии так не нужно. Никто своих стариков не отдаст, сами ухаживают. У нас же семьи большие, если такой тяжелый случай, то все по очереди. Все помогают.
Читаю интервью с Григорием Померанцем.
— В чем вы сегодня находите духовную опору?
— В созерцании.
— В созерцании чего?
— Ну, например, природы. Она ведь проявление того ощутимого нами внутреннего духа, на котором все в мире держится.
Поскольку мой внутренний дух изрядно ослаб, чувствую необходимость съездить на дачу и припасть к той самой природе — только она и действует как антидепрессант. К тому же дачка требует кое-какой консервации на зиму. Но за один день не обернуться, только с ночевкой.
Аня не может остаться на ночь — на ее попечении другая бабушка. Вспоминаю, что записывала телефон Люды — санитарки из больницы. Звоню, Люда приезжает после смены — еле живая, но готовая на лишнюю пару тысяч. Мотается в Москву из дальнего Подмосковья — совсем нет работы, а надо дочку растить. Говорит, в больнице весь младший персонал — не москвички. Москвички не идут, зарплата смешная. Люся тут же падает спать, а я собираю вещи — выезжать рано утром. В три часа ночи отец истерически кричит, что умирает и что нужно вызвать «скорую». Лицо у него синеет, он задыхается, но кричать не перестает.
