В постель я легла во всеоружии. Ждала мужа долго, не дождалась и задремала. Он пришел позже и сразу провалился в сон. И тут все сплелось в моей голове — и умершая Анна, любившая говорить про чешую и древесную кору, и Фейнман со своими лекциями, и звенящие девичьи голоса по телефону.
Я прожила так еще неделю.
Кто знает, что толкнуло меня в темноте, но я вдруг проснулась и, слепо натыкаясь на углы, пошла к двери. Зачем-то вышла на улицу — и это среди ночи. Долго и бесцельно блуждала между домов, срывая с себя рубашку, колготки, перчатки, пеньюар, носки, руки, лицо, волосы, пока не остановилась вдруг на клочке вытоптанного газона. Там, в середине, будто бы светилось и слабо пульсировало место, так давно ожидавшее меня. Я встала на сырую землю, переступила поудобнее и протянула руки к небу. Следующие три часа я чувствовала, как слой шершавой коры, пожравший мою жизнь, становится все толще и толще, наподобие пробкового дуба, но теперь это давало даже известный комфорт — забитые пробками уши все слабее слышали накатывающий волнами ночной уличный шум.
Утром вышедший на балкон муж стряхивал пепел и вовсе не задумывался о том, откуда внизу взялось дерево — корявое, кривое, но выбросившее в небо юный салют новорожденных листьев. Потом он смачно сплюнул вниз, плевок тихо сполз по шершавой ветке, упал в траву и красиво засветился в лучах восходящего солнца.
В Крыму запах всегда необыкновенный. Особенно в горном — ни с чем не спутаешь. А тут еще вокруг шалфейные поля, и воздух теплый, с аптечным привкусом. Уже почти темнело, когда они, взявшись за руки, вышли за ворота на дорогу. Сзади затихал беззаботный гвалт сокурсников, хриплые звуки шлягера из динамиков доносились все смутнее. Дорога вела в гору меж двух известняковых подпорных стенок, сверху свисали колючие кусты, и если бы не луна, было бы совсем темно, но и так путь уходил будто в устье черного тоннеля.
Мальчик был совсем невысок, самый малорослый на курсе, но ее это нисколько не смущало. Уже полгода они приглядывались друг к другу, с тех пор как компания первокурсников решила отметить Новый год в лесу — зачем-то для этого пришлось тащиться под Воскресенск, хотя ритуал можно было бы исполнить гораздо ближе, хоть в Сокольниках. Но преодоление трудностей — тоже часть игры. Загружаться в промерзшую электричку, гнусавить песни под расстроенную гитару (единственному гитаристу в группе медведь на ухо наступил), долго торить сугробы и выйти на заветную поляну, где можно наконец разжечь костер и нарядить кривобокую отдельно стоящую елочку наивным украшением из чайной фольги с нарисованным ручкой инь-ян. Но девочке было хорошо, потому что как раз напротив нее — через костер — сидел мальчик с упрямым лбом, прямой челкой до бровей и гордым орлиным еврейским шнобелем. Разделявшие их языки огня колебались, освещая лицо, ни одна черта не хотела отлиться в нечто завершенное, он напоминал индейца своей невозмутимостью, а внешние уголки глаз, немного опущенные, будто обещали что-то. Наверное, она слишком распахнуто смотрела, так простодушно ела его глазами, что он рассмеялся и заговорил.
