Ночью Игорь Пятно и его жена Наташка вернулись с той свадьбы ужасно пьяные, подрались, было слышно, как у них бьется посуда, а когда все стихло, Наташка вылезла на балкон и пьяно пела черной безлюдной аудитории ночи:
Все ждала и ве-ерила, сердцу вопреки, и
Мы с тобой два берега у одной реки… и… и…
Потом икала, сбивалась и говорила:
— Чегой-то я пою! Вот дура. Несовременно!
И пела современно, но совершенно без мелодии:
Первый тайм мы уже отыгр-рали… и…
Но одно лишь сумели п-нять..
На другой день она выходила опухшая, с синяком под глазом, и про нее говорили:
— Вторая Фиска Стручкова.
Через полгода умерла Джильда, и тетя Нина приходила в наш двор о ней плакать. Потом они с полковником Короленко и чау-чау Конфуцием переехали в новую квартиру, в Строгино, и тетя Нина совсем редко стала появляться у нас.
И вот снова он возвращается из пивного бара, скользя по утоптанному снегу, озлобленный от пива еще больше, дергает поводок так, что Джильду скручивает от удушья, а потом вдруг отрывисто бьет ее острым носком ботинка в беззащитный, бесхвостый зад. Я слышу крик Джильды, зажмуриваюсь, но все равно вижу, как она скользит задними неживыми лапами по обледенелому асфальту боли, и тонкий ручеек крови стремится по ее ляжке. Она падает, а он бьет ее ногами и кричит:
— Встать, слюнявая морда! Встать! Рота, подъем!
— Подъем! Подъем!
Я трясу головой, стряхивая с себя сон, как ртуть с градусника, и когда он в последний раз ударяет Джильду, я очухиваюсь уже наполовину механически одетым, суетящимся среди общей муравьиной суеты подъема. Я бегу вместе со всеми и в который раз думаю о том, что меня все-таки взяли в армию, несмотря на пророчества моей бабки, несмотря на все страхи моего детства, даже несмотря на то, что Сашку Кардашова в армию не забирали, хотя я его двойник. Я бегу сквозь мягкое порхание снежных хлопьев и думаю о том, что скоро уже снова Новый год.
— Белые мухи, — говорила моя бабка, выглянув в окно. Она шла умываться, и пока она, плескаясь, шумно, как мужик, рокотала в ванной, я лежал с открытыми глазами и представлял себе белых мух, не то бумажных, не то пенопластовых, с черными пузиками и глянцевыми крылышками. Они, большие как ласточки, резали небо, делая в воздухе прямые углы, сталкиваясь друг с другом, издавая при столкновении сухой хруст. Может быть, у них даже были белые мохнатые ресницы?
— Ну что валяисси? — прерывала видение белых мух бабка. — В школу, что ль, не пойдешь? Иди тогда двор скреби вдвоем с Юрой, дармоед.
