Бандл елозит на сиденье, и позвоночник у него трещит, как суставы в пальцах.
– Я же сказал. У меня нет любимой песни.
– Чего? Да ладно, чувак. У всех есть любимая песня.
– А у меня нет.
Я облизываю засохшую корочку на нижней губе.
– Думаю, мы все просто члены продуктивной буржуазии.
– Мэделин, я по большей части – и прошу, не пойми меня неправильно, – я чаще всего вообще не понимаю, что за хрень ты несешь.
Я неловко пытаюсь сесть поудобнее.
– Перекур?
– Нет.
– Нет в смысле сейчас нет или нет в смысле никогда?
Бандл пристально смотрит на меня и молчит.
– Мама так говорила… – От одного слова «мама» мне становится немножко больно, словно я уколола ладонь. – Когда ее что-то разочаровывало. Она напоминала себе, что мы все в одной лодке и стараемся изо всех сил.
При всех маминых странностях, она была чудесной родительницей. Она поселила во мне чувство независимости и делала все что могла, чтобы создать дома творческую атмосферу. Когда я сказала, что хочу быть дизайнером, она купила мне швейную машинку. Когда я проявила интерес к археологии, она купила мне набор лопаток и щеточек. Пока я росла, родители моих друзей вечно до смерти удивлялись, когда интересы детей внезапно менялись. «Что значит не любишь горчицу? Не выдумывай, ты всегда любил горчицу». Родители забывают, каково это – так быстро меняться, чувствовать себя собой в одну минуту, а в следующую превращаться в незнакомца, завернутого в твою кожу. Но не мама. Мама всегда умела предугадать настроение, всегда знала, что ждет за поворотом, и ее не смущали мои пубертатные выкрутасы.
– Ладно, – говорит Бандл. – Хорошо. Думаю, можно сказать, что мы немного отклонились от темы.
– Хотите знать, какая у меня любимая песня?
– Да не очень, но мне кажется, ты все равно мне расскажешь.
– «Coming Up Roses» Эллиота Смита из одноименного альбома. Мелодичная, негромкая, прекрасная, прекрасная. Почти все, что выпустил Эллиот, пугает своей честностью.
– Ох, Мэделин, пожалуйста, расскажи мне про него еще. – Бандл трет глаза, словно мы уже много дней сидим в этой комнате.
А сколько мы уже тут сидим? Кажется, что долго, но нет ни окон, ни часов, чтобы это проверить.
– До того как мама умерла, – говорю я, – она всегда давала мне по три доллара в неделю на карманные расходы. Это немного, но мы и жили небогато. Я не жаловалась. Вместо этого я копила деньги. Через пять-шесть недель у меня хватало на альбом. Этот, Эллиота Смита, я купила первым.
Недавно я пришла из школы домой – ну, то есть не домой, а к дяде Лестеру. Я поднялась в комнату и вытащила коробку с пластинками из-под кровати. Она была пуста. Он уже продал мой плеер, да и кучу всякого другого, чтобы покупать бухло. Я знала, что мне надо спрятать пластинки, чтобы он их не стащил… Мне не на чем было их слушать, но само их присутствие… не знаю почему, меня оно успокаивало.
