— Спрячь где надо, — сказала. — Брать будешь с моего согласия.
— Как же иначе, Дусечка, — затараторил мужичок в новом костюме. — Как иначе.
Потом Дуся расстегнула вторую булавку и достала другие деньги. Павел как-то испуганно посмотрел на дверь: а как кто войдет?
Дуся почувствовала его беспокойство и откуда-то из глубин юбки вынула пистолет.
— Ну, ребята, вы идиоты! — закричал он. — А если человек придет за хлебом-солью…
— Смету, — сказала Дуся. — С добром человек стучит. И при этом три раза.
— Я смываюсь от вас, — сказал Павел. — Я привык тут жить без стуков. Вы от денег спятили.
— То-то я и отдаю тебе триста, — резонно ответила Дуся. — За все добро. За то, что все сберег…
— Не все, — ответил Павел. — Картошки и капусты подъел прилично.
Дуся отслюнявила триста долларов и запаковалась булавками.
— Пусть тебе повезет, как повезло нам, — сказала она. — Видишь, как я удачно оказалась на дороге. Мог Ведь сбить какой пьяный, что бы я с него взяла? Я сейчас думаю, что и с этих могла бы содрать больше. Оружие, оно ведь дорогое, и всем надо. Пистолетик мне подарил племянник, чтоб ихние пятьсот у меня не сперли. Про другие они не знали. Знали бы — прибили, хотя и родня А дом я им оставила не этому чета, вернее, дом — говно, огород хорош, земля. У тебя ведь земли нет?
— Откуда? — ответил Павел.
— А что у тебя есть?
— Койка в общаге, — заржал хозяин, бесконечный козел, хотя и с деньгами.
— У меня в Питере была комната, поеду проверю.
Если сохранилась, попробую осесть. Может, ваши деньги и принесут мне удачу.
— Принесут! — сказала Дуся. — Я это руками чувствовала, когда деньги давала. Они хорошо скользили, не сцеплялись друг с другом. Они радостно шли.
— Спасибо, — сказал Павел.
— Нет, мужик! — ответила Дуся. — Ты себе цены не знаешь. Чтоб побелить до белизны эту засратую комнату, чтоб повесить наши молодые морды, когда мы еще верили этому полудурку Ленину и комсомолу, это надо что-то в себе иметь не заплеванное жизнью, какую-то чистоту. Ты понимаешь это, дурак? — спросила она мужа.
— Очень! — ответил он. — Очень! Очень даже.
— Ни черта ты не понимаешь.
Павел вдруг вспомнил, что под побелкой карандашом написано имя. Что, видимо, мелькнуло у него на лице, потому что Дуся спросила:
— А баба тут бывала с тобой?
— Бывала, — ответил Павел. — Наша общежитская.
— Это плохо, — сказала Дуся. — Тебе нужна оседлая женщина, вроде меня. В общежитии все бляди, я это без осуждения, такая у них жизнь. Или твоя не такая? — Как она учуяла, что Павлове сердце все трепыхнулось от несогласного гнева?
