Я знал наклонность нашего мудреца к шарлатанству и при первой возможности утащил его оттуда, хотя он неохотно оставлял поприще своего торжества. Когда мы очутились с глазу на глаз, я сказал ему:
– Любезный Шимшик, вы крепко настращали народ этою кометою.
– Нужды нет! – отвечал он равнодушно. – Это возбуждает в невеждах уважение к наукам и ученым.
– Но вы сами мне говорили…
– Я всегда говорил вам, что придет комета. Я предсказывал это лет двадцать тому назад.
– Но вы говорили также, что комет нечего бояться; что эти светила не имеют никакой связи ни с Землею, ни с судьбами ее жителей.
– Да, я говорил это; но теперь я сочиняю другую, совсем новую систему мира, в которой хочу дать кометам занятие несколько важнее прежнего. Я имею убедительные к тому причины, которые объясню тебе после. Но ты, любезный
Шабахубосаар! ты рыскаешь по гульбищам, как шальной палеотерион. Ты чуть не задавил твоего старого учителя, внезапно обрушившись на него всем телом. Я уже думал, что комета упала с неба прямо на меня.
– Простите, почтенный Шимшик, я был рассеян, почти не свой…
– Я знаю причину твоей рассеянности. Ты все еще возишься с своею Саяною. Верно, она тебе изменила?
– Отнюдь не то. Я люблю ее, обожаю; она достойна моей любви, хотя, кажется, немножко… ветрена.
– Ведь я тебе предсказывал это восемь месяцев тому назад? Ты не хотел верить!
– Она… она кокетка.
– Я предсказал это, когда она еще была малюткою. Мои предсказания всегда сбываются. И эта комета…
– Я признаюсь вам, что я в отчаянии…
– Понапрасну, друг мой Шабахубосаар! Что же тут необыкновенного?.. Все наши женщины ужасные кокетки.
* * *
– Постойте, барон, одно слово! – вскричал опять мой приятель Шпурцманн. – Я думаю, вы не так переводите.
– С чего же вы это взяли? – возразил я.
– Вы уже во второй раз упоминаете о кокетках, – сказал он. – Я не думаю, чтоб кокетки были известны еще до потопа… Тогда водились мамонты, мегалосауры, плезиосауры, палеотерионы и разные драконы и гидры; но кокетки – это произведения новейших времен.
– Извините, любезный доктор, – отвечал я Шпурцманну. – Вот иероглиф, лисица без сердца: это, по грамматике Шампольона-Младшего, должно означать кокетку.
Я, кажется, знаю язык иероглифический и перевожу грамматически.
– Может статься! – примолвил он. – Однако ж ни Кювье, ни Шейхцер, ни Гом, ни Букланд, ни Броньяр, ни
Гумбольт не говорят ни слова об окаменелых кокетках, и остова древней кокетки нет ни в парижском Музеуме, ни в петербургской Кунсткамере.
