Но она никогда, никогда, никогда не позволила бы себе лежать спиной на холодной земле долины. "Из земли так прохватит, что потом никакими лекарствами не возьмешь!" - говорит мама. Она же в таком красивом платье лежит-полеживает. Ну какой надо иметь ум...
На этом слове она исчезает.
Мозг в смятении. Он ведь хочет как лучше. Он ведь ничего не врет, он просто достает из глубины её же желания, но она почему-то не узнает их в лицо.
...Она возвращается в странное место, где не была никогда. Или была? Домик-развалюха, а дом должен быть прям и тверд, и его должен окружать забор, не в редкую доску, а чтоб одна в одну влипала.
Однажды мама подвела её к дому, где жил секретарь райкома, и сказала: "Запомни! Я хочу, чтобы ты жила в таком доме". Огромная собака стала прыгать на забор, норовя их достать, и мама добавила: "И чтоб собака у тебя была ещё злее". Мечты у мамы одноэтажные, крепкие. Мама ни разу не была в большом городе, хотя до него всего шестьдесят километров. "Мне туда не надо", - гордо отвечала она. Но был уже телевизор, плохонький, но все-таки. Из него узнавали про очень высокие дома. "Люди не вороны, чтоб жить на высоте. Ты никогда так не живи".
...Так вот, домик-завалюха. Все вкривь-вкось. Можно отодвинуть доску стены и заглянуть внутрь. Можно отодвинуть две - и войти.
Она не хочет об этом думать. Еще чего! Она уводит себя из этого стыдного дома и исчезает.
Видимо, мозг её трепещет от отчаяния, от невозможности справиться с нею.
...Я там не была. У меня не могло быть в таком месте дел.
Дела. Хорошее слово. Прочное, как мамин намечтанный дом. Дела, дом. "Д" - вообще основательная буква. "Дурак, дубина, дьявол", - говорит ей Воннегут. Или Эйнштейн, она запуталась. Но кто-то взял и снова мягко перенес её в кривую избушку. Ну, ужас, как в неё можно войти? И действительно раздвигаются две доски в стене, и оттуда торчит голова, которую она ненавидит всю свою жизнь, она так ненавидит её, что обрушивает домишко-кривишко и исчезает вместе с ним.
...Она не знает, что из реанимации выносят умирающих, их много, такой был взрыв, и её уже подвигают ближе к выходу. В коридоре ждут люди, которым ещё могут помочь её трубочки. В сущности, она уже раздражает своей живучестью.
Каким-то непостижимым образом она это улавливает: она никогда в жизни ничьего места не занимала. Вынесите меня, пожалуйста! Она не знает, что её внутренний крик услышан стрелками аппаратов и к ней подошли.
