Ему снова захотелось её ударить, он развернулся даже, а на виске листочек, присохший, увялый... Сдержал его листок.
Теперь вот он, Глеб, присох на вокзальной лавке, аккуратно присох, чтоб не очень измяться. Прямо над ним высоченный потолок, в потолочных окнах небо. Лег - было ещё светлое, сейчас уже черное. Быстрое какое время. Когда заходил в вокзал, солнце ещё не село. Торчало красным полукружьем над домами. Большое такое, сильное солнце. Говорят, очень гневное в этом году. Все время стреляет в землю. Он понимает это так, что больше не в кого. Нигде нет живых разумных существ, которые разделили бы с ним ответственность за мироздание, за огромный космический дом. А земляне оказались негожими помощниками ни в чем. Ни в труде, ни в мысли, ни в бережении. Шайка пиратов под названием "люди". Грабители, убийцы, насильники.
Глеб в свои пятьдесят девять был потрясен статьей в каком-то популярном журнале, что Земля, оказывается, живая и ей больно. Он испытал потрясение не от сообщения, а от мысли, как он, дурак, не понял этого раньше. Ведь как прекрасна земля там, где её любят, и как она страшна в воронках, и взрывах, и грязи. Ежу же понятно, думал он. Он вспомнил, сколько лично испохабил земли, то на БАМе, то на других котлованах и стройках, как он её долбил ломом и вскрывал экскаватором, сколько он вылил в неё гадости и сколько выдрал из неё живых корней. Производитель всяческих работ. Прораб.
А мертвое озеро его юности, куда можно было пройти через перевал? Запретная зона манила, завораживала, все знали про взрыв, но разве один раз бухало, если разобраться? Он пробовал ту воду с ладони - никакая. Он куснул травинку - без вкуса и запаха. Он был рисковый парень, тот молодой Глеб. Он верил тогда, что взять у природы все - дело самое наипервейшее. Озер на земле не сосчитать, их, может быть, столько, сколько людей. Но человек имеет смысл, а озеро - вода, и ничего больше. Ну, что взять с идиота, думает сейчас Глеб, уже старый Глеб, у которого вылезли брови и волосы, а костям было больно на твердости вокзальной лавки.
После той статьи тяжелые мысли о живой земле переворачивали его всего, от висков до кончиков ногтей. Не помогала водка, не помогали женщины, он чувствовал себя деревом, которое изнутри разрушено, хотя с виду ещё о-го-го. Вот тогда он ушел из семьи. Боялся рухнуть в ней, лечь обломками на жену, детей. Те, естественно, ничего не поняли, стали искать причину, доступную их пониманию, Варьку-табельщицу, например, но, проколовшись на женской причине, жена, будучи мудрой и прозорливой, поняла, что у мужа наступил его, мужской климакс, который не в пот и озноб бросает, а в философию, и от такого озабоченного мыслью мужика толку чуть. Дети стояли уже на своих ногах, жена была классным поваром в очень престижном санатории, её готовы были перекупить за любые доллары. Ну и что? Тетешкаться на старости лет с впавшим в старческие размышления мужем? Искать с ним ответы, которых нет, потому что все вопросы поставлены по изначальной дури? Глеб был не только отпущен с миром. Ему были выданы командировочные на оставшуюся жизнь в зеленых бумажках и куплена комната в бараке, идущем на слом, что сулило в перспективе какое никакое, но более устойчивое жилье.
