Мой голос, ставший писклявым, как у девчонки, дрогнул. Так всегда, когда я пытаюсь заразить кого-нибудь интересом к астрономии и в определенный момент понимаю, что просто езжу человеку по ушам. Вещать о вселенских просторах кому-то вроде миссис Реймонд, это все равно, что наполнять бочку данаид. Такие посоветуют поискать лекарство от СПИДа, а не пялиться в телескоп. И тут мне нечем было крыть.
— Не видели Эльзу Беймингтон? — спрашиваю невпопад, не закончив мысль.
Вопрос отрезвляет библиотекаршу, которая, кажется, уже досматривала второй сон. Пока она отвечает, я ощупываю карманы в поисках ингалятора. Проклятый безусловный рефлекс: я уже успел забыть, что оставил свои «легкие» в помойке.
Эта Эльза как всегда в своем амплуа. Трагическая героиня, сидящая на рыцарских романах. Иногда, смотря на Эльзу, мне кажется, что ей нравится страдать. Знаете, есть такой тип людей, которые просто тащатся, оплакивая себя. И вот она тоже из этих. Таким, как она, ничего не надо, они свою жизнь якобы ненавидят, но менять ничего не хотят, потому что на самом деле не знают, как это — быть счастливыми. Непривычно и хлопотно.
Романы эти дурацкие она тоже использовала не так, как обычные женщины. Для них такое чтиво — способ ухода от реальности, а для нее — обострение этой реальности до предела. Чтобы от контраста аж в глазах рябило. И чем нереальнее описанный в книге сказочный мир, тем лучше. Так ее настоящая жизнь будет казаться просто адом родом из фантазий Босха, и тогда даже, возможно, Эльза поплачет.
Короче, она совершенно чокнутая, не хуже меня.
Но водимся мы не поэтому. Познакомились мы давно, еще до того, как я перевелся в этот пансион. Я тогда еще жил в интернате для отказных. Унылее места в мире не сыскать. Правда, я мотался по подобным инстанциям с самого рождения, а Эльза попала в эту дыру впервые в девять лет. Ее мать — больная онкологией — умерла и оставила в наследство только невыплаченные кредиты. Чертову тучу кредитов. Никто из родственников не захотел ввязываться в это дело, потому Эльза и оказалась в том интернате.
К слову, брошенные дети, особенно, если те с врожденными изъянами, — явление из разряда «страшнее не придумаешь». И дело тут не столько в жалости, сколько в примитивном страхе. Потому что жить среди них — это естественный отбор в живом воплощении. Стоит надзирателю отвернуться, и начинается иллюстрация теории эволюции. Самое паршивое, что таким нечего терять. В том интернате все были как на подбор, озлобленные и дикие, словно их годами в клетке держали. Кстати, по отношению к некоторым это не было просто фигурой речи.
