За его спиной раздались крики, топот бегущих ног. Он не обращал внимания, даже не оглянулся.
Вцепившись в блюдо изо всех сил, он мчался вниз по коридору, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Он никогда раньше не думал, что коридоры эти такие длинные, длинные, как бесконечный ужас кошмаров, каждый поворот — непроходимое препятствие, как глухая стена.
— Вернитесь! Остановите его!
Бесплотными призраками плыли их крики вокруг него, но бешеный гул крови в ушах забивал их, глушил, уносил прочь.
Он был уже в вестибюле, люди испуганно шарахались в стороны. Сиделки. Вахтер. Пациенты — одни только пришли, другие уже выписываются. Он увидел, что вахтер бросился ему наперерез, закрывая дорогу к большой стеклянной двери, сейчас начнет задавать вопросы, а телефон трезвонит, не переставая. Он поднял алюминиевое блюдо, и, держа его, как щит, или, скорее, как таран, прошел сквозь дверь, осыпав пол дождем стеклянных осколков. Кажется, несколько осколков впились ему в руки, но до порезов ли сейчас, когда на осуществление задуманного плана остаются считанные секунды?
Быстро лавируя между автомобилями, аккуратно поставленными у обочины так, чтобы оставался свободным проезд для машин скорой помощи, он бросился на мостовую. Это должна быть та же труба, смутно пронеслось в голове. Иначе нет никакой гарантии, что кости найдут, и что Смиффершон использует их, посылая кошмарные видения Уилфреду Мяснику Фитцпрайеру. Вонючий Вилли. В мозгах у него гангрена. Лучше бы ему голову отрезали. У-ухххх!
Он почти упал на тротуар, блюдо со звоном ударилось об асфальт. Он не обращал никакого внимания на толпы прохожих, на машины, которые со свистом проносились в полуметре от его склоненной головы. Окровавленными руками он вцепился в прутья решетки, закрывающей канализационную трубу, в которую упал обрубок его пальца; повязка, только что наложенная Фолкнером, быстро почернела от грязи, и, когда он упирался свежей раной в прутья решетки, острая боль пронизывала все его тело, но он не обращал внимания. Он вцепился в прутья мертвой хваткой и рвал их на себя, растягивал, дергал из стороны в сторону. Бесполезно. Решетка не сдвинулась с места.
От напряжения у него ныли легкие, кружилась голова; тяжело дыша, он повернулся к блюду, лежащему рядом. Крышка, проклятая крышка, как же она открывается? Плевать на этих кретинов, которые стоят вокруг, пялят глаза и задают идиотские вопросы — это же все ради них, ради будущего. Крышка поддалась. Зазвенела об асфальт. Затолкать ногу внутрь, пусть хоть один кусочек попадет в трубу, маленький кусочек, одна крохотная косточка, такая, как моя!
