Заглянуть вперед | страница 42

— Не могу ничего понять.

— Понять? Моя нога — как пылающий факел, — выжигай глаз кому угодно. Спокойно, спокойно! Тихонько вниз по склону голубого холма.

— Отец!

— В чем дело?

— Я не могу понять. Ты говоришь о реальных вещах?

— Извини, мой мальчик. Спокойно. Немного забылся, это от боли. Если ты свяжешься с ТЦЗ, с вами будет все в порядке. Не забыл?

— Нет, не забыл. Если б я только мог… Я не знаю. Значит, мама — настоящая?

— Да. Ты должен беречь ее.

— А великан тоже настоящий?

— Великан? Какой великан? А, ты имеешь в виду гигантский холм. Люди взбираются на гигантский холм. К моей гигантской ноге. Прощай, сынок. Я должен поговорить с синим человеком о… ноге… ноге…

— Отец!

— …голубой телячьей ножке…

— Отец! Ты куда? Подожди, подожди, смотри, видишь, я уже могу немного двигаться. Я только что заметил — я могу поворачиваться. Отец!

Ответа больше нет. Только тонкий поток тишины да пульсация. Пульсация. Моя молчаливая сестра. Она не умеет думать, как я. Я должен вызвать ТЦЗ.

Еще успею. Может, если я сначала повернусь… Легко. Он сказал, что мне всего шесть месяцев. Может, связаться будет легче, если я выберусь наружу, в настоящую Вселенную? Если я снова повернусь…

Теперь, если я толкну…

А, теперь легче. Толкну еще раз. Интересно, у меня тоже голубые ноги?

Р-раз!

Хорошо. Что-то поддается.

P-раз…

Это сон. Это должен быть сон. Должен! Макс Хэрроу еле слышно застонал, снова и снова повторяя про себя эту фразу. Он знал: стоит ему убедить себя, что он спит, — и кошмар отпустит его, позволит проснуться. Так было всегда.

Но сейчас вырваться не удавалось. Словно две неведомые силы вцепились в него с разных сторон и, как бешеные кони, тянули каждая к себе. Сознание его раздвоилось: одна половина прекрасно помнила, как он ложился спать, как засыпал, а другая, сейчас более сильная, находилась где-то далеко от привычного ему мира.

Это место… Какие-то люди, человек двадцать, наверное, он их не видел, скорее, чувствовал рядом, в угрюмой полутьме. И ощущение промозглой сырости, и спертый воздух, настоянный запахами давно немытых тел и чадом костра. И костер, дым от которого стелился по земле. И дрожащее пламя факелов, рассеивающих тусклый желтый свет. Люди кутались в лохмотья рваных шкур, грязные, голодные, отчаявшиеся. Они находились в каком-то строении, наскоро слепленном из обломков полуразрушенного здания: на остатки кирпичных стен были брошены не очищенные от коры бревна, лампы изредка освещали их, и тогда видно было, как закоптились их белые торцы. И чувствовалось, что там, снаружи, был снег и мороз, и ветер, резкий и острый, как бритва.