Виктория нервно перебирала пальцы, стараясь не смотреть на обитую железом дверь, которая вот-вот должна была открыться, если верить слуге. А ему нельзя было не верить: вранье — удел живых, те, кто при ходьбе скрипит шестеренками и мажет ковер вонючей черной жижей, таковыми не являлись. С ним нельзя было поговорить даже о погоде — он лишь начинал быстро моргать и поскорее убирался прочь, худо-бедно убрав хозяйке комнату. Виктория и сама бы убрала постель не хуже, но делать ей ничего не разрешали. То, что механический слуга умел лучше всего, так это докладывать братьям о ее проступках. И стоило хотя бы переставить вазу со стола на подоконник, как на следующий день ей уже не разрешалось открывать окно. А если к этому самому окну подойти и, не дай Бог, ее увидит кто-то из настоящих, живых слуг — это каралось заточением в кровати. Викторию буквально приковывали к постели ремнями, позволяя лишь по часам немного размять ноги и утолить голод.
С другой стороны, она уже привыкла к темноте. Солнечный свет манил, но еще больше пугал. Будь в комнате светло, ей непременно стало бы дурно от клубов пыли, витающей в воздухе и толстыми, месяцами не убираемыми слоями осевшей повсюду. Виктория жалела только, что не может прогуляться. Хотя бы ночью, когда даже усердные слуги спят, она мечтала бы открыть окно и вдохнуть прохлады. Наверное, сообщи ей кто, что сейчас ее убьют, она бы попросила напоследок именно об этом — всего лишь глоток свежего воздуха, без которого ее все чаще стал донимать болезненный кашель.
Еще утром, принеся полотенце и кувшин с водой для умывания, слуга отчеканил противным металлическим голосом:
— Извольте приготовиться, сегодня вас посетят Их Величества.
Но коронованные братья не спешили. Ожидание тянуло из Виктории последние силы, доводя почти до безумия. Большие золоченые часы, глухо отсчитывавшие с тиком маятника секунды ее никчемной жизни, казалось, с каждым ударом замедляли ход. Но даже если Норвард и Джейкоб решились-таки на злодейство, Виктории хотелось бы покончить со всем поскорее. Уж лучше лежать в могиле мертвой, чем заживо гнить в этом душной и мрачном гробу.
— Ты все мечтаешь, — раздалось за спиной.
Виктория вздрогнула и резко обернулась. Перед ней стоял старший брат — высокий статный красавец брюнет в щегольском фраке из которого торчал накрахмаленный воротник белоснежной рубашки. В руках у него была трость — черная с рубиновым набалдашником — атрибут власти, но никак не немощи. Впору любоваться таким мужчиной, если бы не узкие мутно-зеленые глаза, смотревшие холодно и зло.
