— За что вы так, господин офицер? Они говорили вам правду.
— Они обманывайт меня. Они называйт вас доярка.
— Так это же правда! Я и есть доярка!
Он опять по-петушиному склонил голову на сторону и скрипуче рассмеялся:
— Выдойте эта корова. Мне есть интерес смотреть на это. Вы видаль корова только в кино. Начинайт делать доение, а я буду делать смех.
— Бабоньки, мне бы ведро абы подойник, — сказала я в толпу и погладила шелковистую морду Красули. Корова перестала жевать, прикрыла свои большие выпуклые глаза и тихонько мыкнула.
— Сейчас, сейчас, — сказала я. — Потерпи минутку…
7. Снова рассказывает староста
Подойник притащила Катька — моя дочка. Доярка села на корточки, провела ладонью по вымени и начала доить. «Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!» — били струйки по дну подойника.
Я стоял и радовался: ай да баба! Утерла немцу нос!
А немец только зенки таращит! Опять стал протирать очки, ровно глазам своим не верит. Потом не выдержал, нагнулся, стал смотреть, как наша доярка пальцами орудует, как у нее все ладно получается.
И бабы повеселели, хоть и не удивились. А чего удивляться-то! На наших глазах выросла девка. Про нее и в газетах печатали, какая она передовая.
Немец чего-то полицаям бормочет, спрашивает. А полицаи только руками разводят: дескать, доит баба по всем правилам… И верно, только и слышно, как струйки дзинькают в подойник. А кончила доить, поднялась, спрашивает вежливо обера:
— Не желаете ли молочка парного, господин офицер?
Тот на нее через очки так зырнул, что и мне не по себе стало! Убедился немец, что она и впрямь доит, как на гармони играет!
Мы уж думали, что все, слава богу, обошлось, а только обер, собачья душа, не успокоился. Не хочется ему в дураках оставаться. Вот он и говорит:
— Корова доить, госпожа генеральш, вы и у партизан могли научиться. Нам известно, что в партизанских лесах есть коров.
— Неужели, — отвечает она, — у партизан коров доить некому, акромя генеральской жены?
— Прикусай свой язык! — кричит немец. — Сейчас будет тебе еще один проверк! Раз ты есть деревенский баба, значит, должен уметь всякое!
Полицаи, каиново семя, гудут в лад немцу:
— Ясно, должна уметь всякое. — И чего-то ему нашептывают.
Фашист говорит:
— Повернись спиной!
Побледнела она, — видно, решила, что фашист ей в затылок выстрелит. А тот вдруг приказует мне:
— Распрягай коня!
— Слушаюсь, — говорю, а сам не понимаю, чего он затеял.
Распряг я того жеребца, стою, держу за узду. Полицай командует:
