Мы проговорили почти два часа. Когда последнее слово было сказано, мы с Айрис замолчали. Я думала о свободе, Айрис, судя по погасшему взгляду, — об одиночестве.
— Уходи, — проговорила она глухо. Развернула кресло ко мне спинкой и уставилась в окно. — Самаэль каждую десятую ночь проводит в своей лаборатории. Ближайшая такая через два дня. Дождись ее и уходи.
— Хорошо, — я кивнула. — И спасибо тебе.
Айрис не ответила. А едва пауза начала затягиваться, повторила:
— Уходи.
Горечь разлилась по языку вязким сиропом. Не за себя — за Айрис. Пальцы сами потянулись к висящему на шее медальону отца. Нет, это не равноценный подарок тому, что мне сделала Айрис. Но ничего дороже у меня нет.
Я посмотрела на серебристый кругляш, изрезанный линиями.
Папа объяснял, что значит этот рисунок, но непоседливая пятилетка, какой я была тогда, слушала вполуха — только приплясывала на месте от нетерпения и во все глаза смотрела на подарок, который в больших отцовских руках казался совсем маленьким. Счастливая монетка — так я назвала его. Надеюсь, он подарит Айрис если не счастье, то хотя бы покой.
— Береги себя, — произнесла я одними губами. Оставила медальон на комоде и бесшумно выскользнула за дверь.
Следующие два дня были самыми долгими за всю мою жизнь. Самыми долгими и самыми страшными. Слабость росла. Пусть не стремительно, но неотвратимо — я чувствовала это. И только мысль о скором побеге помогала не поддаваться панике.
Утром третьего дня я проснулась раньше обычного. По крайней мере, так мне казалось. Дожидаясь прихода Самаэля я снова и снова прокручивала в голове все, что предстояло сделать. Стыд жег щеки, совесть колола сердце. Но я решительно заглушила оба чувства — слишком многое стоит на кону, чтобы отступать.
К моменту, когда дверь отворилась, я с трудом заставила себя успокоиться.
— Почему ты до сих пор в кровати? — удивился Самаэль, входя.
— Не смогла встать. Слабость, — призналась впервые.
Да, теперь можно. Нужно.
Самаэль опустился на край кровати, взял меня за руку и принялся изучать артефакт.
— Вы его снимите?
— Пока в этом нет необходимости, — отозвался он, не отвлекаясь. — Браслет еще держится.
Я посмотрела на укутанную в плащ фигуру. Вновь, как в самый первый день попыталась разглядеть за живой тьмой человека, понять его. Неужели, ему действительно все равно? Не верю. Об Айрис он ведь заботится, будто чувствуя вину. Так почему решился поступить столь бесчеловечно снова? Ради чего?
