— Я не из болтливых, — успокоил его Сергей.
— Ну а сам-то как? Жена, дети, работал где?
— Женился. Я, как Урал от белочехов освободили, какое-то время в Екатеринбурге служил, сперва в НКВД, потом ушел. Грязная работа. Служил замначальника военного округа, потом раны начали беспокоить, меня еще в Первую мировую немец ранил, да когда Екатеринбург брали, зацепило, в общем, подал в отставку, в Петроград уехал. Думал, вдруг брата с женой живыми найду, да и вообще, родной город. Не нашел. Голод у них в Петрограде был такой, что, когда я в двадцать втором туда вернулся, думал, на кладбище попал. Пусто! Ты, Иван, в Ленинграде был когда-нибудь?
— Нет, не довелось, только по твоим рассказам помню, да еще сын однажды в учебнике картинки показывал.
— Жаль. Жив будешь, съезди. Красивый город, — с теплотой в голосе заметил Сергей. — Так вот. Мои все умерли, дворник мне рассказал, он чуть не всех жильцов в нашем доме пережил. Кто сбежал от революции, кто от голоду умер, кого расстреляли как враждебный элемент, кто сам повесился или пулю в лоб. А он выжил. Так я рад был знакомое лицо увидеть, чуть не расцеловал.
В общем, остался в Ленинграде. Устроился в Военно-инженерную школу преподавать общевоинскую подготовку. Она в Инженерном замке находилась, между Садовой улицей и речкой Фонтанкой, а я как раз на Садовой жил, комнату снимал. Вот там, на Садовой улице, со своей женой и познакомился. Она этажом ниже жила, славная такая девушка. Родители у нее умерли в двадцатом. Она с бабушкой осталась. В школе словесность преподавала. В двадцать пятом году сын у нас родился, в двадцать восьмом — дочь. Они сейчас в Ленинграде, — мгновенно осипшим голосом сообщил Сергей. — А сын на фронте. Летчик. Перед самой войной в летное поступил, истребитель. Ему только-только семнадцать исполнилось, а он себе год приписал — и на фронт. Мальчишка совсем, желторотик, хоть и рослый, ему бы еще за партой сидеть, а он — на фронт! Так что я, Вань, тоже каждого письма жду и молюсь. А в Ленинграде сейчас знаешь что? Блокада. Голод, бомбежки. И за них молюсь, хоть и коммунист, и даже комиссар. И ты тоже никому не говори, — с горькой усмешкой попросил Сергей.
— А ты как здесь оказался, в сарае? — только что сообразил спросить Иван Федорович.
— Так же, как и ты. Немцы фронт прорвали, а я в это время возле орудия, вместо заряжающего был. Расчет весь полег, только наводчик остался, и тот ранен, а мы с адъютантом как раз от командующего ехали. Смотрим, танки прут на наши позиции, орудие стоит, а стрелять некому, и снарядов ящиков пять осталось. Ну мы и ввязались. А немцы в это время справа прорвались, мы в их тылу едва не оказались. Бросили все, собрали бойцов из соседних расчетов, кто жив был, и на прорыв, к лесу. Там на немцев напоролись, меня в бедро ранило, я им велел уходить, а сам с двумя автоматами прикрывать остался. А когда брали, только и успел, что погоны сорвать да документы выбросить. Ты, Вань, помалкивай, что с замполитом бригады в сарае лежишь, ладно? Таких, как я, они сразу к стенке.
