Один дядька Сашка, вечно шляющийся повсюду ввиду отсутствия семейства, сотрясал воздух сакраментальными словами:
— Вот уж теперь попляшете! Что я говорил — приехал, приехал, что я говорил!
Два дня все в доме у Ромуальда Севериновича помалкивали, молча ели, помалкивали за мелкой работой во дворе, не поддерживали переговоры с сельчанами. Те при встрече с кем-нибудь из многочисленных Порхневичей вздыхали, отворачиваясь. Вроде как жалели.
Выдерживание характера — одна из самых тяжких человеческих работ. Рванешься не вовремя навстречу опасности — проиграл. Засидишься в окопе, в окопе и заколют.
— Надо ехать, — сказал Ромуальд Северинович на молчаливом семейном совете.
И здесь произошел первый самостоятельный выход на свет этой истории Витольда Ромуальдовича, заявившего, что ехать не надо.
Отец молча поднял в его направлении бровь.
— Он уже стоит в Волковысске неделю, — пояснил Витольд. — Значит, паузу для солидности выдержал и передержал даже. Почему и сам не является, и не шлет представителей с бумагами?
Никто из участников семейного совета — Тарас, Донат и двоюродные братья отца — и слова не произнес. Ничего в мозгах не сверкнуло. Дядьку Сашку вообще не позвали, он обиженно страдал и пил с Ровдой, слушая его рассказы о титаническом линкоре «Гангут», любуясь его матросской робой с громадным воротником, бегал в туалет, переименованный в гальюн, и охотно гремел рындой, как бы подавая сигнал недовольства скрытным родственникам.
Высказался Витольд, самый почти младший, но единственный с какими-то мыслями: скорее всего, не все у пана осадника в порядке. Он или ждет чего-то, или… одним словом, он ни уехать, ни въехать во Дворец хозяином не в состоянии. Надо применить терпение, сейчас это лучшее оружие.
— А пока пусть Генадя разведает о нем и жизни его все, что можно.
Ромуальд Северинович кивнул, ему было приятно, что лучший из сыновей дельно думает. Сказал, что завтра же и заложит коляску.
Витольд опять взял слово: мол, не надо бы батьке сейчас показываться в Волковысске. У пана осадника наверняка уже есть прихлебатели, донесут. Это позиции пана осадника укрепит, покажет, что Порхневичи волнуются.
— Лучше я поеду, меня мало кто знает.
Вернулся через три дня с плохими новостями. Осадник был из тех самых Суханеков, что пострадали от царя полвека назад. По всем отзывам, превосходный польский пан. Прибыл в мундире поручика, но сразу же переоблачился в сюртук. Высок, строен, вежлив в обхождении, примитивный гонор — это для здешних дремучих Лелевичей. Чин — да, небольшой, но в совокупности с мощными варшавскими бумагами дает первоклассное положение в Волковысске. Кабатчики даже стесняются у него требовать плату за выпитое. Вписывают в долговые листы.
