Не сходится все как-то.
Нет, не он: перепуганный, жалкий.
Впрочем, жизнь учит — иногда жалостью берутся такие крепости, какие устояли против геройства и денег.
Но Ивашов так искренне отпирался… Не сходилось в голове Ромуальда; как ни прикладывай, не прикладывается.
От гнева на возможного виновника следствие перешло к уговорам потерпевшей стороны:
— Маша, вспомни, может, кто-нибудь как-нибудь ненароком, когда ты прилегла подремать после обеда, подскользнул под твое одеяло, а ты и не заметила: с такой коровицы, как ты, станется; при твоих телесных талантах ты и родила бы не проснувшись.
Маша Жабковская в ответ только вздохнула.
— Если не он, тогда кто? Дух Святой?!
И Маша вдруг кивнула, будто осененная новой мыслью:
— Он.
— Кто «он»?
— Пан учитель.
Что ее побудило на оговор? Скорее всего, она своим неповоротливым умом дошла: лучше хоть на кого-нибудь указать, чтобы скрыть подлинного дружка сердечного, а то, судя по обстановке, ему достанется: Ромуальд Северинович человек страшной строгости.
Совершенно ополоумевший от нелепого обвинения, юрист и отнекивался, и клялся, и взывал к разуму — не помогало. Пробовал сам опросить кухарку — когда это было? Она загадочно улыбнулась и высказалась в том смысле: чего там, много раз было.
Испуганный, помятый при разговорах, впадавший то в ярость, то в отчаяние, юрист извивался на своей постанывающей железной койке и кричал хозяину Порхневичей, сидевшему напротив на табурете, расставив былинные по размеру ноги, сдвинув брови и оскалив немного страшный рот — что этого не может быть, он не виноват, ему всего этого не надо, она сумасшедшая!
— Она, может, и дура, да только тебе, пан учитель, от этого не легче. Вину придется загладить.
Юрист замер.
— Что?
— А то, обрюхатил девку — женись!
— Я?!
Ромуальд кивнул.
— Это вздор!
— Нет.
— Я не виноват!
— Как же она брюхата?
Юрист даже подпрыгнул на месте:
— Я-то почем знаю!
— Ты не знаешь, зато я знаю.
— Я дворянин, — проныл юрист, пытаясь с этой стороны указать на абсолютную абсурдность претензии Ромуальда.
— Ай-яй, а нынче как раз не старое время.
— Вы что же, извините, серьезно? Вы представляете себе, что я, что я… женюсь на…
— Да.
Сказав это веское, окончательное слово, Ромуальд вышел вон из комнаты, до краев полной горем. В заявление Машки он не то чтобы поверил, просто для него оно открывало какой-то выход из ситуации. Он по принятому на себя статусу не допускать такого надругательства не допустит его. Род Порхневичей испокон веку стоит на том, чтоб беззащитных женщин не обижать.
