Петр занервничал, это было видно невооруженным глазом. Он достал из нагрудного кармана черную флешку с красной полоской, протянул ей:
– Вот, возьмите.
– Что это?
– Материалы.
– Даже так?
Настя взяла флешку, повертела в руках. Любопытно. Это аукцион так подействовал на мальчика? Или случилось что-то еще, заставившее Петра Кравченко изменить свое решение? Кстати, интересно получается: проявляет себя закон парных случаев. Простудившийся Лешка с красными глазами – и тут же Петр с глазами, покрасневшими от недосыпания и злоупотребления компьютером. Размышления о том, почему находящийся в СИЗО Андрей Сокольников меняет свое решение воспользоваться юридической помощью, – и буквально через несколько часов тюменский журналист по непонятным причинам меняет решение не передавать материалы в чужие руки. Хотелось бы знать, действительно ли работает этот закон, и если работает, то каков механизм. Или это чистое совпадение, стечение обстоятельств? В жизни чего только не бывает…
Она молча вставила флешку в свой компьютер и начала копировать материалы.
– Я рада, что вы так решили, – сказала она, возвращая носитель Петру. – Это значительно ускорит процесс, нам обоим будет легче работать. Но мне хотелось бы знать почему. Почему вы изменили свое решение? Что вас сподвигло?
Петр не отвечал, старательно делая вид, что вводит пароль в свой ноутбук и что-то пристально рассматривает на рабочем столе. Настя терпеливо ждала. Ей спешить некуда. Наконец он вздохнул и пробормотал, не глядя на нее:
– Климанов сказал, что так будет лучше для дела.
– Климанов?
– Владимир Юрьевич.
Ах, ну да, конечно, Климм. Ну, спасибо тебе, писатель-фантаст Владимир Климм, ты нашел какие-то простые, но, очевидно, очень действенные аргументы, чтобы объяснить мальчику, что он мается дурью. Уголовное дело находится в архиве суда, доступ к нему есть у огромного количества людей из правоохранительной системы, которым предоставляется право знакомиться с материалами. Не говоря уж о самом осужденном и членах его семьи. Кто делал фотографии? Неизвестно. Кому, кроме покойной Ксении, эти фотографии передавались или хотя бы показывались? Тоже неизвестно. Круг лиц, осведомленных о содержании материалов, неопределенно широк. Так какой смысл делать из них великую тайну? Ответ напрашивается только один: дело старое, прошло двадцать лет, сейчас никто о нем не помнит, и если в деле действительно есть какое-то темное пятно, то никто, кроме журналиста Кравченко, об этом даже не догадывается и делом не интересуется. И Петр страшно боится проявить неосторожность, в результате которой делом кто-нибудь заинтересуется и успеет достичь нужного результата раньше него самого. Петя в Москве – чужак, хоть и учился здесь, но нужно много лет жить и работать в большом городе, чтобы обзавестись нужными связями и знакомствами. Если о темном пятне в деле Сокольникова узнает кто-то из ушлых честолюбивых москвичей, то эти ребята обгонят тюменского гостя на три корпуса еще до старта. Выходит, писателю Климму удалось уговорить Петра не бояться этого. Каким образом? Убедил, что Петр необычайно умен и никто не сделает дело быстрее и лучше, чем он сам? Или обещал какую-то помощь? Нет, насчет помощи, пожалуй, не прокатит, ведь Климм не далее как вчера днем сам говорил Насте, что не одобряет попыток устроить журналистское расследование. Зачем же помогать, если не одобряешь? Или этот фантаст – существо лживое и двуличное, при Насте говорит одно, а без нее – совсем другое? Но для чего ему это?
