Олаф бегом миновал площадь, изредка сталкиваясь с кем-нибудь и извиняясь на ходу. Ринулся к крайней левой арке. Быстро миновал её, невольно обратив внимание, что свод выложен мозаикой — тоже что-то чудесное и светлое. На мосту перешел на шаг, да и то, лишь потому, что там двое то ли пацанят, то ли карликов организовали продажу воздушных шаров. Разноцветные гроздья дружно рвались в небо, удерживаемые на почти прозрачных длинных нитях, и привлекали к прилавку целую толпу. Детей почти не было, в основном — взрослые с сияющими, радостными глазами. Те темьгородцы, кому уже посчастливилось обменять монету на шарик, спешили оборвать нить и освободить легковесного невольника. Он взмывал в облака, провожаемый подбадривающими криками и аплодисментами.
Являлось ли это действо ритуалом, Олаф не знал. Но юноше казалось удивительным, что эти люди, отвергнутые своей родиной и семьей, остались абсолютно невинными внутри. Потому что он сам вряд ли бы сумел так радоваться на их месте.
Какой-то хромой, очень худой и высокий безволосый старик едва не столкнулся с проводником, засмотревшись на свой голубой шарик, уже почти слившийся с небом. Незнакомец провожал игрушку жадным взглядом, комкая в руках свою шляпу. Головному убору, явно, не повезло, в отличие от выпущенного на свободу шарика.
— Прошу прощения, — прокаркал темьгородец. — Мне было важно это желание, — добавил он едва слышно, наклонившись к самому уху Олафа.
— Желание? — юноша немного отпрянул, посчитав старика сумасшедшим.
— Ну да, разве не знаете? — тот улыбнулся, обнажив неожиданно-красные зубы, росшие из почти чёрных блестящих дёсен. — Загадываете желание и выпускаете шарик. Если удастся не потерять его в небесах, пока он совсем не скроется, исполнится обязательно, — карие глаза блестели от скопившихся в них не пролитых слёз и видели, казалось, гораздо глубже физической оболочки собеседника.
— Правда? — Олаф не мог просто так отмахнуться от мудрых проницательных глаз, и уже не верилось, что человек с таким взглядом может быть ненормальным.
Темьгородец подмигнул заговорщицки и махнул рукой:
— А вы попробуйте.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал юноша. — Мне надо к вашему мэру.
— Там, — собеседник указал на виднеющуюся за деревьями белую крышу, сиявшую под солнцем. — Но он всё равно не принимает днём, только на закате.
— Да? — Олаф опешил и обрадовался, слова старика означали, что Летта ещё ничего не успела натворить, что она где-то здесь, ходит по улицам, с кем-то общается, проводит время и ждёт вечера. — Спасибо!
