— А отчего ж нет? — ответил капитан, заглядывая в окно. — Уж вы бы, Артамон Михайлыч, не возносили мою персону.
— Вот, Ваня, как оно, — сказал дядюшка. — Мне Аркадий Иваныч кое-чего порассказал. — И вдруг засуетился: — Ай не по нраву вам, капитан, российская снедь? Вот пирожки, вот грибки-рыжики… А скоро и уху подавать велю…
После третьей рюмки в душе нашего героя случилось замешательство. С одной стороны — упрямое любопытство разбирало и мучило его: какая тайна кроется в словах капитана? С другой стороны — нежная шейка Амалии Петровны закачалась перед ним, и почти юное ее лицо померещилось, на котором горели вовсе и не юные глаза, полные отчаяния и тревоги… И тут, казалось бы, вовсе и ни к чему он подумал о Милодоре и стал даже жалеть, что выпроводил ее так бессовестно: Ерофеича постеснялся.
— Вижу, приятные мысли у вас, — вдруг сказал Аркадий Иванович.
Наш герой смутился несколько и, видно, по этой причине подмигнул капитану.
— Чудо как хороши! — воскликнул Артамон Михайлович, отправляя в рот последний рыжик…
— А что может быть приятного в наших мыслях? — сказал капитан, подмигнув в ответ. — Воспоминания о предмете нежном, да?
Авросимов покраснел.
— Аркадий Иваныч всегда мой гость, — сказал Артамон Михайлович. — Как приезжает в Петербург — так мой гость… В начале осени приезжал. Помните, как вы, Аркадий Иваныч, в это вот кресло упали? И представляешь, Ваня, я его тормошу, а он молчит. Помните? То-то… Кто же вас от тоски да от страха спас тогда? А? Кто вам руку протянул? Кто в душу вам заглянул?..
И тут наш герой заметил, что капитан зажмурился.
— Ну не буду, не буду, — засмеялся дядюшка и хлопнул в ладоши.
Испуганные мальчики в засаленных ярких поддевках подали уху.
— А ведь наш Ваня тоже не лыком шит, — сказал дядюшка капитану, поглядывая на нашего героя с любовью. — Он ведь теперь знаете где?
— Знаю, знаю, — со свойственной ему мягкостью проговорил капитан. — Знаю.
— Он теперь наше дело продолжает, — сказал Артамон Михайлович, разливая по рюмкам. — Мы начали, Аркадий Иваныч, а он продолжает… Все мы одно дело делаем ради нашего государя.
— Вот и чудесно, — улыбнулся капитан.
И тут Авросимов не выдержал и снова спросил:
— А в чем же все-таки ваш героизм, господин капитан? — Но капитан сидел зажмурившись, откинув голову.
— Да в чем же? — чуть было не вскричал Авросимов.
— Дядюшка ваш слишком добр ко мне, — улыбнулся капитан, не поднимая от смущения своих цыганских глаз. — Какие там действия, помилуйте? Я это себе все иначе мыслю… Хотя понимаю, какую историю они в виду имеют. Да я ее и объяснить-то не умею, ей-богу. Это, видите ли, господин Ваня, такая история, что даже и невозможно знать, откуда ее начало, если и решиться рассказывать… Тут, видите ли, все очень запутанно… А как вам, господин Ваня, кажется мой бывший полковой командир?
