Впрочем, время еще есть. 21.40. До Нового года больше двух часов… Быстрее бы со списками… Главный воздушный эвакуатор из штаба 40-й армии подполковник Яковлев бойко направляется к ооновской машине: «Готово, всего — 85, из них офицеров… итого за сутки — 154… проверьте, подпишите…».
— Погодите, подполковник, — степенный австриец с блокнотом выбирается из уазика, — во-первых, не 154, а 145, во-вторых…
— Я и докладываю: 145 — рядового состава и 9 — врачей…
Местное время — 22 часа без минут…
— Позвольте, господин подполковник, с врачами — 145, а те 9 — корреспонденты, вне списка…
— Начнем сначала… утром: рядового состава — 67, офицеров… еще 17, которых мы провели, как вчерашних…
Двадцать два часа двадцать минут. До Нового года…
— Майор, переведите господину Яковлеву… Я буду докладывать в Кабул… Женева…
— А у меня начальник — генерал Громов…
— …а господин Шеварднадзе генеральному секретарю Пересу де Куэльяру…
Двадцать два тридцать пять…
— Это вы задерживаете вылет… я могу и без подписи… через 30 минут коридор закрывается… все равно ведь выходим… Все. 154. И с Новым годом…
Самолетный прожектор уныло освещает нестрогий строй. Кто-то долго надевает бушлат. Кто-то перебирает свой фирменный чешский дипломат: парфюмерный набор, мельхиоровый перстень, дембельский альбом с наклеенным на обложку благодарственным напутствием Наджибуллы… Ну, сколько еще ждать? Двадцать три часа ноль пять минут… Военно-политический кризис местного значения вступает в стадию развязки: «Боря, спроси у ооновцев, как они насчет жареной картошки? У меня в батальоне еще и солененькие лисички, знаешь, как по-английски “лисички”»? — дипломатично намекает на большее начмед дивизии майор Антонов… Педантичный австриец обдумывает предложение: «Вообще, конечно… надо бы с коллегой посоветоваться». Мнение «коллеги» читается в глазах: явное «за».
Подполковник в голубом берете медленно — уже для проформы — достает ручку, отвинчивает колпачок…, что-то еще пытается объяснить, но его заглушает гул самолетной турбины… «У кого — вспышка? Давай, сфотографируемся на память. А теперь, Степа, жми за “санитаркой”»…
Грохочущая магнитофоном палата — самая вместительная в медсанбате: последних раненых эвакуировали с госпиталем. Полчаса назад. На каждом квадратном метре стены — нарисованные елки. Ох, как хотелось видеть ее живую! Несколько сдвинутых буквой «П» парт, накрытых застиранными, но накрахмаленными простынями. Посередине, на тумбочке — «кремлевская елка». Так написано на листке, приколотом к высохшему букету. В нем подобие верблюжьей колючки, окаймляющей «бывшие» цветы. Их — свой свадебный букет — принесла бойкая Маринка Саид — медсестричка, недавно вышедшая замуж за афганского гэбэшника. В Афганистане нет цветов. Эти привезли из Кушки. «Главная елка» украшена ватой, нитками-мулинэ и «чертиками», сплетенными из трубок от капельниц. Зато стол — слава Аллаху! — воистину «православный»: и с жареной картошкой, и с лисичками. Блюдо от «шеф-повара» — полуманты-полупельмени. А уж чего налить… «Маринка, дай “сиську”! (лимонад «SISI» в диковинной тогда для нас банке из алюминиевой фольги). Командир, вырубинафигГорбача, порасчитать!» — «Восемьдесят, восемьдесят один, восемьдесят два… восемьдесят восемь… И под нарастающий гул — все хором: ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ!!! А потом…
