— А что, если они опять затеют осмотр поезда? — спросил он.
— Пока поезд идет, можно не беспокоиться, — ответил Дарки, беря новую конфету. — Но как только он начнет замедлять ход, прыгай!
Они замолчали и снова принялись за банку с мятными. Ровное покачиванье поезда успокаивало. Эрни задумался. Как странно! Ни с того ни с сего ты в товарном поезде едешь в Мельбурн на демонстрацию, о которой ровно ничего не знаешь. Прислушиваешься к стуку колес, смотришь на луну, потом забываешь о колесах, о луне и начинаешь думать о небе, обо всем мире. Эрни только два раза был в Мельбурне — на футболе; всю жизнь он провел в Бенсонс-Вэлли, никогда даже не ночевал в другом месте, и все его мысли всегда были связаны с Бенсонс-Вэлли… Так вот и живешь, не думая о Мельбурне или Сиднее, а уж о Лондоне, Париже или Москве и подавно. Не думаешь о том, что в мире живут люди с разным цветом кожи, говорящие на разных языках, что где-то сейчас день, где-то в эту минуту идет снег, а ты никогда и не видел, как падает снег… Не думаешь даже о том, что по всему штату Виктория разбросаны такие же люди, как ты сам, и тысячи их завтра пойдут на демонстрацию. Может, некоторые из них вот так же едут зайцами в товарном вагоне; люди, которых ты никогда не видел, делают то же, что и ты, и ради той же цели…
Послышался резкий свисток. Поезд начал сбавлять скорость. Эрни приподнялся, подперев голову рукой.
— Он сейчас остановится, Дарки!
— Успокойся, — отозвался Дарки. — Он просто замедляет ход перед мостом Мэлдон-Уэйр. Боятся, как бы мост не обрушился…
Эрни искоса посмотрел на Дарки, который лежал, будто у себя дома в кровати, посасывая мятный леденец и глядя на луну. Эрни внимательно, словно впервые видел Дарки, разглядывал очертания его массивной фигуры под серым одеялом, его короткую шею, обмотанную старым красным шарфом, толстые чувственные губы, лоб, черные вьющиеся волосы, обветренную, огрубевшую кожу на лице, торчащие из-под одеяла скрещенные ноги в огромных ботинках с подметками из резины от старой автомобильной покрышки.
Зачем Дарки едет? — спрашивал себя Эрни. Верит ли он в демонстрацию, понимает ли, к чему она? Он редко говорит о политике, разве что когда выпьет, да и то больше толкует о человеческой дружбе или ругает заклятых врагов, вроде Тая и сквоттера Флеминга, националистов, а заодно и нового полицейского сержанта. Неужели Дарки и вправду такой сильный и никогда не боится? Или он только притворяется?
