С этими словами Мон взял за руку дрожавшего всем телом Мински, вывел его на открытое место и подошел с ним к Рашель. Она пристально посмотрела на мужа своими печальными глазами.
Жена прожевала булочку, проглотила ее и снова подняла руку в приветствии:
— Хайль Гитлер, — пробормотала она.
Мински, не в силах унять нервную дрожь, прошептал на ухо Мону:
— И мне тоже надо говорить «Хайль Гитлер»?
Врач отрицательно покачал головой.
— Мой друг будет теперь часто приходить сюда, — быстро сказал он.
— Жаль, — сказала Рашель.
— Жаль? Почему?
— Жаль, что вы не один дежурите в палате.
— Я всегда здесь дежурю, госпожа Мински! Но мой друг все равно будет приходить сюда. Разве он вам не нравится?
— О, конечно, — поспешно согласилась Рашель. — И он тоже принесет мне еду?
— Да, не сомневайтесь.
— О, как прекрасно! Пусть приходит, — сказала Рашель. — А теперь мне пора приниматься за работу, иначе меня строго накажут.
Врач согласно кивнул головой.
Она снова подняла руку в нацистском приветствии, улыбнулась Мону и мужу и поспешно пошла к грядке с овощами.
Мински долго не мог оторвать взгляд от удаляющейся фигуры Рашель. И только когда жена скрылась за темно-зеленой стеной жасминных кустов, он перевел дыхание и вопросительно взглянул на профессора.
— Что ж, пошли. Я очень рад, что все так прекрасно вышло, — сказал Мон.
— Прекрасно? И вы считаете, что это прекрасно?
— Могло быть гораздо хуже, — мягко сказал профессор, беря Мински под руку.
Пройдя несколько шагов по коридору, Мински остановился.
— Моя жена в палате?..
— Да, разумеется. Видите ли, у нас нет средств, а все здесь стоит больших денег. Вы должны понять… Если бы это зависело от меня…
— В одной палате с другими пациентами? — прервал Мински.
— Да, кроме нее, там есть еще около двадцати женщин.
— Я бы хотел, чтобы моя жена была одна в комнате, — сказал Мински. — Но, может быть, это не положено, или, возможно, ей нельзя быть одной?!
— Нежелательно, чтобы она находилась все время одна в комнате, если бы даже ваша жена не была столь больна, — сказал Мон. — Она целые дни проводит с другими пациентами. Иногда она говорила мне, что хотела бы побыть одна, особенно ночью.
— Так дайте же ей отдельную комнату!
— Это дорого стоит, герр Мински.
— Ну и что же! У меня есть деньги, а со временем их будет еще больше! Мне ничего не надо говорить, профессор, я и сам все вижу. Пройдет еще много времени.
Мон промолчал.
— Я могу работать, — продолжал Мински. — И я буду работать ради моей Рашель, только ради нее. Она должна чувствовать себя здесь как дома, чего бы мне это ни стоило.
