Когда секретарь подал судье лист с вердиктом, мои мысли понеслись как бешеные. Почему так быстро? Присяжные хотя бы успели проанализировать лабораторные отчеты? Им понравился мой адвокат? А прокурор? Я сам? За мной тихо проскользнул судебный работник в форме. Что это значит? Меня возьмут под стражу? Или он здесь, чтобы меня защитить?
Когда судья развернул лист с вердиктом, в голове промелькнула встреча с членом прокурорской группы. «Мы понимаем, что это плохое дело, но оно из тех, которые нам придется проиграть в суде». Что, если присяжные этого не поняли? Что, если все не так?
Судья откашлялся.
— Рассмотрев дело «Штат Нью-Джерси против Роберта Уиттмана», мы признаем подсудимого… невиновным.
Я глубоко выдохнул и разжал кулаки. Мы с адвокатом обнялись. Я обнял жену. И даже прокурора. В новостях говорили потом, что я «не скрывал слез». Мне хотелось обнять и судью. После вердикта он сделал необычный жест и во всеуслышание заявил, что согласен с присяжными. Анализ крови он назвал липовым доказательством и заключил:
— Человек просто потерял управление. Авария и смерть пассажира были трагической случайностью.
Мы с Донной поклялись начать жизнь заново и решили переехать из Нью-Джерси в Пенсильванию — тоже в пригород.
О Денисе я думал каждый день.
Поздним вечером я часто сидел на крыльце, держал в руке большой стакан чая со льдом и размышлял, чему меня научило это испытание. У меня был выбор. Можно начать жалеть себя и больше не высовываться из офиса: до пенсии работать положенные сорок часов в неделю и не отсвечивать. Но можно собраться с силами. Так или иначе, авария и суд — поворотная точка в моей жизни и карьере.
Я никогда всерьез не собирался уходить из ФБР, но пообещал себе, что уже не буду таким агентом, как раньше. Большинство знакомых мне служителей закона — достойные люди, но некоторые любой ценой хотят закрыть дело, человек им безразличен. Это опасное отношение. Такие ребята могли бы сказать: «Может, он и не совершал того, за что я его посадил, но ничего страшного. Этот подонок наверняка улизнул от какого-нибудь другого наказания». Я никогда не поддерживал такой подход. Невиновен — значит, невиновен. Теперь я знал, каково быть обвиненным в преступлении, которого ты не совершал. Как это отражается на семьях. Каким беспомощным и одиноким чувствует себя невиновный во время процесса. Я никогда бы не смог сознательно обречь кого-то на такое.
Теперь я принадлежал к узкой прослойке. Агенты ФБР, обвиненные в серьезном преступлении, редко доводят дело до суда. Еще меньше добивается оправдания, а решают после этого остаться на службе единицы. Я видел мир не так, как большинство моих коллег: не черно-белым, а в оттенках серого. Я понял, что неверное решение само по себе не делает человека злодеем. Может, так же важно и то, что я осознал, чего по-настоящему боится большинство подозреваемых — виновных и невиновных — и что они хотят услышать. Обретенная способность видеть обе стороны — думать и чувствовать как обвиняемый — была бесценной, и я знал, что благодаря этому стану работать еще лучше, особенно в качестве тайного агента.
