Слава богу, с работы меня не выгнали. ФБР провело внутреннее расследование, признало меня невиновным и отправило обратно на улицы города. Некоторое время я был в команде по борьбе с наркотиками. Мы перехватывали наличные, «дурь», «Шевроле Корвет» и упрятали за решетку несколько опасных типов. Я поддерживал тайных агентов, которые рисковали жизнью во время операций в гостиничных номерах, и пережил свою первую перестрелку: пришлось уворачиваться от пуль бандитов. Однако дела о наркотиках были мне не по душе. Я сомневался, что в этой работе есть какой-то смысл. Большинство людей, которых я тогда встречал, торговали наркотиками только потому, что у них не было другого заработка. Они шли на это, чтобы выжить. Мне казалось, что это социальная проблема, а не вопрос охраны правопорядка, поэтому я попросил перевести меня обратно в команду по кражам собственности и вскоре с удовольствием работал с Базеном над преступлениями в сфере искусства.
Всего за несколько месяцев нам удалось вернуть многотомное собрание эскизов Марка Кейтсби — британского художника XVIII века. Это были книги полметра высотой; он рисовал дикую природу, и работы были не менее впечатляющими, чем произведения Джона Одюбона[6]. Коллекция стоила двести пятьдесят тысяч долларов, но дело не в деньгах: спасти такие прекрасные книги было для меня гораздо важнее, чем посадить какого-нибудь унылого барыгу из наркопритона. Базен сказал, что, если я всерьез хочу сделать карьеру на преступлениях в сфере искусства, мне стоит подумать об уроках в Фонде Барнса. Насколько я знал, в этот музей на окраине города — настоящую сокровищницу импрессионизма — пускают только по приглашениям, но Базен все устроил.
Я вышел из машины и направился на свой первый урок, не зная, чего ждать.
Главный вход был величественным: шесть мраморных ступеней, четыре дорические колонны и двери с большими деревянными створками. Даже стена выглядела примечательно. Она была покрыта рыжей керамической плиткой из Энфилда, а в центре каждой детали был рельеф с африканской маской и крокодилом — искусство народностей акан, живущих в Кот-д’Ивуаре и Гане. Вскоре я узнал, что все украшения в Фонде Барнса имеют свой смысл. Оформление входа, например, символизировало долг современного западного искусства перед племенами Африки.
Я вошел в здание, отметился на стойке охраны и направился в первую галерею — наполненный шедеврами огромный зал, равного которому нет ни в одном европейском музее. На стене передо мной было десятиметровое окно, а вокруг — произведения общей стоимостью пятьсот миллионов долларов. Справа висела мощная, поразительная картина Пикассо «Крестьяне. Композиция»: мужчина, женщина и цветы в глубоких оттенках ржавчины и хурмы с карминовым акцентом. Слева — сказочный «Сидящий риф» Матисса, написанный маслом на холсте. С картины грозно смотрел молодой марокканский горец, лицо которого было выдержано в смелых средиземноморских тонах. Над всем этим возвышался, достигая потолка, «Танец» — шедевр того же мастера, четырнадцать метров в длину, на котором радостно плясали гибкие фигуры розоватого, голубого и черного цветов. Я посмотрел направо. Коллекция поражала воображение. Внизу — «Игроки в карты» Сезанна, в приглушенных джинсовых тонах с характерными складками на плащах героев. Выше — гораздо более крупные «Натурщицы» Сёра, скромные обнаженные девушки в цветном фейерверке, составленные из миллионов точек. Этот стиль называется пуантилизмом.
