Теперь все нужно было начинать не просто сначала, а из немыслимого ничего, из преисподней. Это был для нас страшный итог войны. Но жизнь брала свое. Люди собирались, постепенно обустраивались, обживались, помогая друг другу, как это всегда было на Руси. Перезимовали и мы у дяди в соседней деревне. За зиму из лесу на себе вывезли для сруба лес. Весной поставили сруб, и жизнь начала возвращаться. На крапиве, лебеде и картошке я догнал сверстников в росте, пошел в школу. И жизнь вновь закружилась.
Но не было уже той силы в нашем колхозе. Почти каждый дом потерял мужчину. Молодые девчата уехали в город на заводы и стройки. Подрастающие ребята шли в школы ФЗО, училища, институты. Страна поднималась и строилась. Начала поступать в село техника, и жизнь на селе вновь начала оживать. Мы, бывшие узники фашистских лагерей, окрепли и стали тоже активными участниками восстановления страны.
Не заметили, как подкралась и старость. У нас выросли дети и внуки, и стали мы готовиться к спокойной и радостной старости. Ан нет. Вновь по нам нанесен удар. Нас вновь лишили покоя. Если в ту войну у нас отобрали счастливое детство, то в эту — спокойную старость.
Мой дед родился еще крепостным. Мать в детстве топила печь без трубы. О школе и не шло речи. Только при Советской власти мы стали людьми и смогли жить по-человечески.
Внученкова (Романова) Евдокия Дмитриевна
1928 г.р., ур. д. Акимовка Жиздринского р-на Калужской обл., проживает на ст. Зикеево Жиздринского р-на
Детство мое трудное. Нас было мать, отец и пятеро нас, детей. Жили очень бедно.
Отец работал в Людинове. Мать заболела — и отцу мы не нужны стали. Мне в школу ходить было не в чем, так я и осталась малограмотная. Окончила три класса, и тут нагрянула война.
Забрали брата 1922 года рождения на фронт. Две сестры замужем. Остались брат, я и мама. В 1941 г. в ноябре пришли к нам немцы. Мама только что спекла хлеб — круглые ковриги. Немцы вытащили ножи, стали резать и приговаривали: «Матка, гут брот», и требовали «яйки».
На второй день снова пришли немцы и стали ловить кур. Я побежала из дому. Они погнались за мной и кричали: «Панинка, пук-пук», мол, будем стрелять.
Но тут стали бомбить по немцам. Мы хоронились в бункерах.
Сами рыли землянки и бревнами настилали в два наката. Сидели по три семьи. Горячей пищи по трое суток не ели. Кругом летели снаряды и сыпались бомбы.
Мы находились в одной и той же одежде: раздеваться нельзя было и помыться негде было целый год.
