Сколько же всего мог бы я вам поведать об этих отчетливых идеях и об ужасной — но более, чем реальной — способности человека в той или иной степени уничтожать врожденные ему идеи и передавать эту порчу по наследству\ Пока же я ограничусь тем, что укажу на явное смешение идеи (или обыкновенного понятия) с утверждением — смешение двух совершенно противоположных вещей. Врожденным является первое, но отнюдь не второе, ибо никто, полагаю, не осмелится сказать, что существуют врожденные рассуждения. Деист говорит: «Существует лишь один Бог» — и он прав; идолопоклонник утверждает: «Богов много» — и он заблуждается, но так, как ошибаются люди при вычислении. Так неужели отсюда следует, что у человека нет идеи числа? — напротив, это доказывает, что он ею обладает, ибо без подобной идеи человек даже не имел бы чести заблуждаться. В самом деле, для того, чтобы ошибаться, нужно нечто утверждать, а последнее невозможно без действенной силы глагола быть, который представляет собой «душу» всякого иного глагола,>64> — но ведь любое утверждение предполагает уже существующее понятие. Так что без предсуществующей идеи Бога не было бы ни теистов, ни политеистов, поскольку о том, чего не знаешь, нельзя сказать ни «да», ни «нет», — а значит, невозможно ошибаться, рассуждая о Боге, если не иметь при этом идеи Бога. И потому врожденным является именно понятие или чистая идея, по необходимости инородная чувствам; если же подобная идея подчинена закону развития, то лишь оттого, что таков универсальный закон мысли и жизни для всех областей земного творения. Всякое же понятие истинно.>65>
Как видите, господа, при решении этого важного вопроса (а подобных примеров я мог бы привести множество) следует прежде всего точно определить, о чем идет речь.
И наконец, последнее, не менее существенное предварительное замечание. Обратите внимание, что это тайное действие, которое во всех науках...
Сенатор. Послушайте, дорогой друг, не ходите больше по краю этого вопроса, ибо вы поскользнетесь, и нам придется провести здесь ночь.
Граф. Да сохранит вас от этого Господь, друзья мои, ведь разместились бы вы тогда без особого удобства. А впрочем, жалеть пришлось бы лишь вас, дорогой сенатор, а вовсе не нашего любезного солдата, который мог бы прекрасно устроиться и на диване.
Кавалер. Вы мне напомнили о моих биваках, но даже вы — человек отнюдь не военный — могли бы рассказать нам об ужасных ночлегах. Мужайтесь, мой друг! Есть несчастья, имеющие какую-то сладость; у меня, по крайней мере, бывает такое ощущение, и мне приятно думать, что вы его со мной разделяете.
