И как же лучились его глаза, если девочка, нахмурив лоб, вдруг догадывалась, что учитель проверяет, поняла ли она теорему Пифагора.
— Молодец, барышня! Уважаю. Можете с полным правом щеголять в коричневых ботинках. Так и скажите своему папаше.
И девочка, румяная, гордая похвалой такого учителя, возвращалась к своей парте и садилась на место.
Надя училась с увлечением. И все-таки даже восьмой класс казался ей недостаточно серьезным. Зато Петербург и Высшие курсы, куда мать решила ее отправить, представлялись тем более невозможной, недостижимой мечтой.
Не верилось, что она, ничем не замечательная девушка, сможет там учиться и слушать лекции знаменитых профессоров.
Некоторые имена ученых были ей знакомы по учебникам. Но думать, что эти ученые тоже живут, как и все прочие люди, было немыслимо.
Сияющим огромным медным шаром рисовался ей Петербург.
С замиранием сердца брала она словарь Брокгауза и Ефрона, изучала план великой столицы, всматривалась в фотографии редакторов и составителей замечательного словаря. Вглядывалась в лица профессоров. Но плохие, скучные фотографии, как дешевые лубочные иконы, отнюдь не походили на живых людей.
В городке уже часто встречались студенты. Они приезжали летом на практику или, как прежде говорили, на кондиции, но не было еще ни одной девушки, которая из городка собиралась бы ехать учиться в Петербург.
Случилось, что осенью из округа назначили в гимназию молодую учительницу преподавать литературу в старших классах.
Это была первая в городке женщина с высшим образованием. Она только весной окончила курсы в Петербурге. Красивая, стройная, Людмила Федоровна очаровала Надю.
В институте в старших классах тоже были учителя с высшим образованием. Однако в ту пору всех, кому было более двадцати пяти лет, Надя считала стариками, которые, по ее мнению, учились в далекие-далекие времена, как говорят, при царе Горохе, и к ее, Надиной, жизни не имели никакого отношения.
А Людмила Федоровна — молоденькая женщина. Это было необыкновенно и вместе с тем приближало возможность осуществления Надиной мечты.
Людмила Федоровна была скромна, с хорошим сердцем и умом, просвещенным светом новых заманчивых идей.
Надя любовалась Людмилой Федоровной. Ей нравилось все: и прическа, и миндалевидные глаза, и агатовые волосы, и нежный овал лица, и румянец, вспыхивающий от смущения и как-то особенно выделяющий на правой щеке хорошенькую родинку, и прямой, высокий стан, и даже глуховатый голос, каким она читала вслух записанные ею лекции любимых профессоров.
