— Это белая русская порода. У нас в школе такие были. И так же их кормили. И в четыре месяца многие уже начали нестись.
— Ты уверена в этом?
— Да что вы ее слушаете! Цыплята несутся! Кур не смеши. Не дай бог, в районе узнают — проходу не будет.
— Постой, Еремей Еремеевич, — сказал Русаков, — так ты уверена, Нина?
— А вы их спросите, — сказала Нина, показывая на своих молодок. — Вот прислушайтесь, Иван Трофимович. Слышите: ко-ко-ко! Одна, две, три, эта четвертая, это пятая. Неужели вы не слышите?
— Слышать-то слышу…
— Да это каждая с гордостью говорит, что она снесет яйцо. Конечно, это плохо, что так рано начали нестись. Но это факт. Ясно?
— Не совсем, — произнес, улыбнувшись, Русаков. — Но если они несутся, то где яйца?
— Я думала, что Еремей Еремеевич сдает всю продукцию, а он ее скрывает.
— Нина, ты ответь мне, где яйца.
— Я ответила.
— Но цыплятница ты, а не Еремеев.
— Молодки ходили нестись на общий птичник. Вон через ту дверь. А когда я просила Еремея Еремеевича сделать гнезда в цыплятнике, он только отмахнулся: «Некогда, не до гнезд, да и не мели чепуху, какие такие гнезда для цыплят?» А сам знал, что молодки уже несутся. Ну вот, я двери закрыла, а ключ взяла.
— Все выдумывает девка, — жалобно протянул Еремеев. — А вы, Иван Трофимович, слушаете ее. Значит, на ее стороне. Так вот, что хотите делайте, а такое слушать я не намерен, и больше моей ноги на ферме не будет. Прощевайте!
И быстро зашагал к дверям.
Русаков не остановил его. Он пристально посмотрел на Богданову и спросил:
— Раз двери закрыла, значит, где-то и гнезда для молодок устроила?
— Вон у той стены.
— Посмотрим.
У стены, прямо на земле, была разостлана солома, а на соломе в ряд уже сидели молодки.
— Сегодня, наверное, даже больше четырехсот яиц снесут.
— А ты и впрямь понимаешь птичий язык, — смеясь, сказал Русаков.
— Понимаю. Я даже знаю, когда Еремей Еремеевич недодает кормов у себя на птичнике. У цыплят брать боится, а своих кур обворовывает.
— И что же ты молчала?
— А что я могла сделать? Куры мне сказали, да ведь вы им не поверите. А как только Еремей Еремеевич рацион свой уменьшает, они стайками собираются и между собой беседуют, вроде как бы хотят сказать: «Что же это такое, опять есть нечего».
— Ну, это ты брось, Нинка, голову нам не морочь, — вмешался Игорь.
— Ты так думаешь? А знаешь, что петухи кричат по утрам? Когда они голодны? Не знаешь? «Дай закурить, дай закурить!» — кричит один, а другой ему отвечает: «Нет табаку, сам бы закурил!» — И сказала это так серьезно и так умело подражая петушиному кукареканью, что Русаков и Игорь громко рассмеялись. А Нина, даже не улыбнувшись, продолжала. — Честное комсомольское, Еремеев крадет комбикорма. Да еще как крадет! Ну вот, я все сказала.
