Слегка поддатый, я отправился в тотем-парк, чтобы добрать то, что упустил днем, когда еле живой от усталости слушал мифологемные объяснения Хелен. Вместо этого испытал мстительную против русских злобу индейцев, но скорее, правда, мистического, чем материального порядка, хотя поди разбери. Не знаю, что бы произошло, если бы внял не страху, а зову приключений, который у меня в крови, но тут одержал верх инстинкт самосохранения.
Было уже поздно, дождило, ветрило, и прямо передо мной по тропе, заманивая, медленно, словно и не касаясь земли, двигался дюжий кот ярко-рыжего замеса. Ситка — городок небольшой, всех здешних котов я уже знал лично. А этот был чужак. Стоило мне остановиться, кот тоже останавливался и смотрел на меня странным, совсем не кошачьим взглядом. Ветер уже дул изо всей силы, сгибая деревья, дождь хлестал в лицо, а кот всё манил и манил меня дальше, глубже, в таинственную непоправимую тьму. И вдруг я почувствовал, что это враждебные мне как русскому духи околдовали сейчас тотемный парк, и в неизвестно откуда взявшегося рыжего кота вселился индейский трикстер, — я повернул обратно и бросился наутек.
Час спустя я уже жалел, что, струсив, драпанул, вспоминал почему-то Садко, Одиссея, Синдбада-морехода и прочих любителей приключений, которые пускались во все тяжкие, только бы расшевелить свою заскорузлую душу. Потом я узнал, что котяру взяли в соседний с парком дом — доброе, умное, внятное животное, хозяева в нем души не чают, трикстер его той же ночью покинул раз и навсегда. Но откуда этот кот взялся в Ситке, где все коты наперечет?
Рано утром на следующий день мы сели на паром с золотым колокольчиком на носу и отправились по внутреннему пассажу в Джуно, наблюдая на 10-часовом пути дикую природу. Мы вклинивались внутрь ландшафта, он расступался перед нами, как половинки театрального занавеса. Хвойные острова с медведями на песчанистом берегу, резвящиеся киты, трогательные выдры, лежащие в воде на спине сложив на груди лапки, плывущая лосиха с лосенком. Диковинный, ни на что не похожий мир, я воспринимал его глазом, ухом, носом, но в моем мозгу не оказалось для него соответствующей полочки. Я мучился, не зная, к чему его отнести и с чем сопоставить. В конце концов притомился от наплыва новых впечатлений и — последняя попытка, до Джуно осталось часа три — предложил Хелен спуститься вниз в каюту. Хелен ничего не ответила и осталась на палубе.
Послеполуденный отдых — вовсе не возрастное, а вечное мое свойство: натуральный позыв организма с юных лет. Как себя помню: есть возможность, сосну часок днем. Вместо одного два дня получается. А тем более здесь, на Аляске, где я умаялся физически и душевно. И вот, стоило только голове коснуться подушки, я как провалился, и те диковины, которые видел и слышал наяву, явились теперь во сне. Мне снилась реальность, невозможная, как сон. Виденное проносилось в спящем мозгу как причудливые, фантастические, небывалые видения. Вот многотонная туша кита повисла в воздухе, как Магометов гроб, между небом и землей, точнее — между небом и водой. Метрах в двухстах от нас стоял на песчаном берегу на задних лапах гризли и, задрав голову и широко раскрыв пасть, беседовал со своим медвежьим богом, но потом оказалось, что это никакой не медведь, а голый викинг с торчащей пипкой. Скривив морду от боли, морж вырезал из собственного члена oosik. Из воды высовывались х*еподобные тотемы, на каждом сидел ворон-трикстер и, широко расставив крылья, сушил их. Вдали плыла к берегу лосиха с лосенком, а позади качался на волне труп забитой ее копытами девушки-индианки. Совсем рядом с пароходом лежала на спине, трогательно сложив на груди лапки, выдра, но я вгляделся и узнал в ней Хелен, которая прижимала к груди беби с бутылочкой, а в ней вместо молока было красное вино, беби был кошачий, и над ним делал хищные круги орел. Присмотрелся внимательней — в кошачьей морде стали проступать человечьи черты, и я опознал ангеличного Лео, повидать которого приехал в Ситку.
