— Орел и ворон — тотемы разных кланов, — пояснила для меня как cheechako, пришельца, самая молодая среди нас, не считая беби, которая и оказалась полькой Хелен.
— Обратная зависимость, — сказал Ник, который никогда не снимал с головы капитанскую фуражку, прикрывая раннюю лысину и обозначая свое греческое происхождение, хоть родом из Сицилии. — Потому и табу, чтобы искоренить инцест. Не говоря о том, что ворон, родовой эпоним тлинкитов — плут и трикстер, а уж в сексуальной жизни творит черт знает что. Время от времени меняет собственный пол. Нашел как-то на морском берегу гребенчатую раковину и женился на ней.
Сам Ник, который лечит индейцев от алкоголизма и самоубийств, за что и прозван «индейским доктором», взял в жены девушку из почти уничтоженного племени пронзенных носов, но в прошлом году, пока он странствовал вместе с Хелен и Брайеном по совсем диким местам Аляски, ее на улице Анкориджа лягнул насмерть забредший в город сохатый, и теперь у Ника чувство вины, хотя само это дикое путешествие было бегством от жены после того, как та ему изменила. А чего ради отправились с ним вместе Хелен и Брайен? Предсвадебное путешествие? Они были едва знакомы.
— Запреты на то и существуют, чтобы их нарушать, — примирительно сказал Камерон; у него самого четверо дочек, и все заглазно обсуждают, предпримут ли они с женой еще одну попытку. Зато в бизнесе ему везет, он самый богатый в Ситке человек — начал с рыбачьей лодки, а кончил (если только это конец) мощной фирмой для туристов с дюжиной катеров и яхт, с гостиницами и ресторанами. Он что-то мне говорил о пяти видах семги, называя индейские имена и их английские аналоги, но, увы — в деревянное ухо: я — не рыболов, а грибник и к тому времени уже увлекся разговором с Хелен, а скорее — ею самой. Запомнил я только оба названия королевской семги: чинук и кинг. Они не из тех, кто плывет к себе на родину, чтобы, сбросив молоку и икру, умереть, а выпрыгивают из воды, чтобы растрясти и легче выметать родильный материал. Да я и сам видел эти королевские особи, которые пробивают скопление самоубийц и на дикой скорости устремляются обратно в океан. Лично мне интересно другое: способ самовоспроизведения, не касаясь друг друга. Какая уж там любовь…
На том барбекю нас вместе с беби было девять человек, я — старше остальных лет на десять — двадцать, а Хелен, за которой сразу же приударил, сочиняя в уме рассказ под названием «Тебе ничего здесь не светит, дружок» и полагая, что дальше названия и легкого флирта на фоне природы дело в обоих случаях не пойдет, — на целых двадцать восемь. Не знаю, как кого, меня эта разница не колышет. Наоборот. Все больше и больше тянет к молодым. Как вурдалака — к живым. С каждым годом все сильнее чувствую себя чужим среди своих и тайно мечтаю быть своим среди чужих. Говорю не о сверстниках в розницу, но в целом, оптом — о поколениях. Мне мое — во где! И дело тут не в возрасте. Как себя помню, мне всегда было чуждо мое поколение. Главная неудача моей жизни — не в то время родился, разминулся во времени со следующими поколениями. Любым из них. Нынешними двадцатилетними, тридцатилетними, сорокалетними. С такими вот, как на этом барбекю. С моим поколением мне давно не по пути, к тому же конечный пункт этого пути все более ясен. Вот я и задумал дезертировать. Точнее, катапультироваться в другое поколение.
