Так, значит, была все же драка? Сидоренко или Кук, ты что, идиот? Что он там с ней не поделил – или на ее прелести польстился, захотел, чтобы непременно московскую и партийную – воистину от баб все беды! Или все-таки решил мне ее голову прислать? Учтем! А вы, товарищ инструктор, блефуете. Мне доложили, что в «Национале» вы встретили случайно каких-то друзей-фронтовиков (хотя странно, что такая фифа могла делать на фронте?). Может быть, кто-то из них и оказался из бориспольского СМЕРШ. Но Москва ничего знать не может, это не в ваших интересах, я же и Пономаренко утоплю!
Ольховская усмехается и смотрит на часы.
– Тринадцать сорок. Позвоните по ВЧ Пономаренко. А я послушаю, что вам скажут.
Долго не соединяют. Наконец абонент у аппарата. Ору с матюгами: какого черта, Пантелеймон, что за штучки? Что себе позволяет твоя прошмандовка? Из-за нее одни проблемы – а расхлебывать придется мне, не тебе!
И тут пол уходит из-под ног, и выступает холодный пот. Потому что в ответ в трубке голос вовсе не Пономаренко.
– Гражданин Киричэнко, вы измэнник или просто дурак? И считаете бандэровский мятеж в Киевэ всего лишь проблемой? Впрочэм, кто вы, товарищ… Ольховская разберется. И послэ доложит, вы все еще товарищ Киричэнко или ужэ нет.
Перед глазами все плывет. Чей-то голос рядом:
– Аптечка есть, а то его удар сейчас хватит?
– Что ж вы молчите, гражданин Киричэнко? Нэ желаете признать свои ошибки, разоружиться перед партией?
– Никак нет, товарищ Сталин! – ору в трубку. – Готов исполнить все, что Родина и партия укажут! А также признать и исправить любые отклонения от генеральной линии!
Еще не все потеряно. Хотели бы арестовать – здесь бы уже были люди из НКГБ с предписанием. И сам бы со мной не говорил – зачем?
– Тогда мой совэт: слушайте товарища Ольховскую. Она дурного не скажет. А уже после будэм решать, товарищ вы нам или уже нет. И надеюсь, вы понимаетэ, что с ней ничего случиться не должно?
Так точно, товарищ Сталин! Что еще ответить? Господи, если бы время вернуть назад! Хоть на пять минут – кого обматерил?! Или на день – знал бы, на километр не подпустил бы к московской инструкторше этого Сидоренку! Или на месяц – нечего было влезать в московские дела, и в автономии нашлось бы место. Или на полгода – зачем связался с этими, выжигать их из схронов «адским студнем», газами травить, чтобы все передохли! Обращение «гражданин» от Самого мне – это однозначно или вышак, или в лагерную пыль, двадцать пять лет, по новому указу!
