Дверь в спальню я закрывать не стала, чтобы не мешать ему смотреть, как Клинт Иствуд берет последний рубеж. Мне не хотелось, чтобы он думал, будто я закрываюсь от него, потому что это означало бы, что я думаю о нем, лежа в постели. Кстати, я о нем совершенно не думала. Я открыла окно, потянулась к ставням, ощутив слегка морозный воздух. Сальваторе стоял и смотрел на фейерверк над морем. Я снова спустилась вниз.
– Знаешь, какой сегодня день?
– Ну конечно.
– Тогда – с Новым годом!
Музей Фолькванг в Эссене когда-то называли красивейшим музеем в мире, но, скорее всего, это было еще до того, как к нему пристроили три современных флигеля. Зеленоватые бетонные коробки, уныло возвышавшиеся прямо у автобана, не мог спасти даже снегопад, от которого Ли пришел в полный восторг еще в аэропорту. Мы сняли три номера в «Шератоне» аэропорта Дюссельдорфа, мы с да Сильвой съели немецкий хот-дог в атриуме, а Ли пошел наверх собирать инструменты и переодеваться в теплую куртку. Я заставила да Сильву экипировать нашего китайского коллегу. Мы не могли пользоваться профессиональным оборудованием, так как это могло привлечь к нам лишнее внимание, но я предложила Ли купить светодиодное увеличительное стекло для смартфона, чтобы как можно лучше сфотографировать мазки. Гоген, как правило, писал композицию прусской лазурью, потом покрывал элементы базовым цветом, а затем добавлял дополнительные слои пигмента вертикальными или диагональными мазками. Ли уже обзавелся кистями того периода, со скошенными кончиками, но мне хотелось, чтобы он потренировался накладывать краску до тех пор, пока не запомнит простые движения инструментов Гогена на мышечном уровне.
Когда мы вошли в коридоры музея с прозрачными стенами, уже начало темнеть. Посетителей осталось совсем мало. Эссен не самое популярное место проведения рождественских каникул. Ли с удивленным видом приложил ладонь к стеклу, как будто пытаясь сквозь него ощутить холод снежинок. Мы прошли по всей экспозиции, немного постояв у работ Ренуара и Маке, и наконец добрались до «Девушки с веером».
На мгновение мы застыли в неподвижности, даже да Сильва был зачарован спокойной интенсивностью красок. Модель сидела на резном стуле, складки простого белого платья обрамляли веер из белых страусиных перьев у нее в руках. Она выглядела коренастой, плотной, вес ее тела проявлялся в тени под ее пальцами, и вместе с этим она словно бы парила на освещенном солнцем облаке, настолько изысканна была бесконечная игра теней вокруг нее. Голубой лоскуток слева по диагонали, намек на цветок на фоне неба привлекает наше внимание, и взгляд скользит вверх, охватывая все ее тело, и мы переживаем тоже невероятное притяжение, которое, должно быть, ощущал сам художник. Эта самая обычная девушка в этот запечатленный в вечности момент с тем же успехом могла бы быть богиней, спокойно сидящей между двух миров. Покрытые прожилками перья веера сокращают дистанцию между живой кожей и неодушевленным предметом, однако кончики перьев слегка подрагивают, как будто бы от биения ее горячего сердца. От нее просто глаз было не отвести.
